Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты чего? — спросила Анна.
— Тш-ш!
— Боишься мышей?
— Панически. Особенно крыс!
— А я котов. — Анна засмеялась. — Наверное, в другой жизни я сама была мышь или крыса…
— А знаешь… — сказал я. — В этом году всё будет иначе. Я смешаю им карты…
Бала ждал во дворе.
Позади хлопнула дверь — это был Хаджинур. Я окликнул его:
— Домой?
— Да нет. — Он прикурил. На Хаджинуре были всё те же кожаная куртка и брюки, раструбом спускавшиеся на мягкие сапоги. — Надо пройти по пристани, там вечерами предлагают краденое.
Кто-то позвал его: из дежурки выкатилось сразу несколько человек.
Я отошёл.
Под деревьями было уже темно — несколько магнитофонов крутили один и тот же шлягер, который я слышал в машине Сувалдина: «На вернисаже как-то раз случайно встретила я вас…»
Луны не было, это показалось мне хорошим знаком. В безлунные ночи браконьеры охотнее проверяют свои пиратские сети на осетровых.
Мы с Балой сели в машину.
— Ну, что ж! — сказал я. — С богом! Через несколько минут я притормозил «Ниву» рядом с Орезовым.
— Садитесь, прокатимся. — Я открыл дверцу.
— Далеко? — спросил Хаджинур.
— В сторону метеостанции. А то Бала совсем заскучал. — Мой помощник смущённо улыбнулся.
Хаджинур постоял. Он чувствовал, что выбор, который он сейчас сделает, может Круто изменить всю его жизнь. Но колебался он не более секунды.
— Согласен. — Срезов мягко-бесшумно влез в машину.
На этот раз я вёл «Ниву» сам. Рядом. сидел Хаджинур, сзади, подпрыгивая на неровностях дороги, трясся Бала.
Ехали молча. Хаджинур, удобно устроившись, маленькой полоской наждака шлифовал свой охотничий нож. Даже на взгляд было видно, что финка бритвенной остроты. Когда она достигла нужной ему кондиции, Хаджинур засучил рукав и аккуратно провёл ножом вдоль волосатой руки.
— Будем держаться трассы или махнём берегом? — Я отвлёк его от опасного развлечения.
— Можно трассой. — Он удовлетворённо хмыкнул и засунул финку в ножны.
Светофоры салютовали нам жёлтыми предупредительными огнями. Прохожих было немного. У магазина на проспекте Рыбаков пришлось резко затормозить. Бедолага-офицер, рискуя нарваться на патруль, тащил через дорогу две нагруженные с верхом сумки; впереди, сунув руки в карманы плаща, налегке топала его жена.
— Я бы в жизни такого не потерпел… — скрипнул зубами Хаджинур.
Мы с Балой промолчали.
За оградой завода минеральных удобрений высились, словно гигантские кастрюли, белые металлические баки. Дорогу нам перебежала жёлтая бродячая собака — я снова затормозил. Фары осветили голые тёмные бугры впереди.
Уже знакомая дорога вела в ночь, исчезая и вновь появляясь между барханов. Я хотел сократить расстояние, но раздумал.
В пустыне нет ориентиров. Она бесплодна, безгранична, однообразна, нельзя точно определить, не имея опыта, сколько ты проехал, сколько тебе осталось. Пустыня втягивает тебя, как пропасть, делая ничтожной частью самой себя. Чёрная пасть вседозволенности. Как, наверное, страшно остаться в пустыне одному ночью.
Иллюзию обжитости составляли столбы электропередачи. Насколько глухо это место, можно было судить по тому, что за всё время, пока мы ехали, нам никто не встретился, и только в одном месте я обогнал казаха с лошадью, явно единственного на трассе.
— Машины! — хрипло сказал вдруг Хаджинур. — Выключите свет…
Далеко, по другую сторону впадины, шли встречные машины. Ещё дальше начиналась темнота, простиравшаяся, казалось, до самой отмели преступного рыбинспектора Зубкова, о котором мне поведал Сувалдин.
Я затормозил. Мы вышли из «Нивы».
Огни встречных машин были ещё далеко, снопы света то вздымались, то снижались вместе с дорогой.
— Как мы узнаем, едут ли они с рыбой? — спросил Бала обеспокоенно. Выросший в семье юристов, он заботился о том, чтобы не нарушить прокурорскую этику.
— Этого я пока не знаю, Бала, — ответил я. — Там увидим.
Встречный транспорт был уже недалеко.
Я услышал музыку. Это была вся та же мелодия — «…А вы вдвоём, но не со мною…».
Мы вернулись в машину, я снова включил зажигание. Приближавшиеся снопы света весело ползли между барханами.
Я подвёл «Ниву» к осевой и затормозил.
— Будете останавливать здесь, — объявил я Хаджинуру и Бале. — Сам я останусь за рулём. Если они попробуют развернуться, мы их быстро догоним.
— Это Вахидов, — сказал Хаджинур через минуту. — Сажевый комбинат. Нас заметили.
Впереди шла уже знакомая, бежевого цвета, «Волга», она шла прямо на нас. Нашей прокурорской карете предстояло первое боевое крещение.
Другие машины начали сворачивать — мы ничего не могли с ними поделать.
«Волга» Вахидова затормозила, подъехав почти вплотную к высланным мною дозорным, из неё вышел грузный, начальственного вида человек. Он что-то сказал Хаджинуру и Бале, и все трое направились ко мне. Вид у моих посланцев был явно смущённый.
Не заглушив мотор, продолжая наблюдать за «Волгой» на дороге, я вышел, остановился у кабины.
— Здоров… — начальственно-дружелюбно пробасил прибывший. — Парфёнов, зампред Рыбакколхозсоюза. — Моя ладонь утонула в его мощной мясистой лапе. — Рад познакомиться. Вот… Предисполкома дал машину — проехать, посмотреть, какие условия у рыбачков… Куришь? — Он достал коробку с вензелями на крышке. — «Герцеговина Флор». Любимые папиросы были у Хозяина…
Я хмуро смотрел на его добродушно-оплывшую будку, добротный, слегка расплывшийся по обрюзгшей фигуре пиджак с депутатским значком.
— Такие дела, мужики… — Он помолчал, словно обдумывая общую нашу беду — пустые полки магазинов, казнокрадство, экономическую катастрофу.
Я знал всё, что сейчас будет: доверительный перекур, несколько конфиденциальных новостей с самого верха, пара одобрительных слов по адресу нашей благородной профессии… И совращение. Вместе с крепким мужским рукопожатием.
Мы уже курили. Всё так и было.
— Обстановка в области сложная. — Парфёнов энергично зачадил «Герцеговиной». Мощные струи потянулись по его новой, со склада, штормовке. — Мэр мандражирует… Его можно понять: правительственную комиссию возглавит кто-то из зампредов…
Предполагалось, что я, прокуроришка маленькой пятистепенной прокуратуры со штатом в три человека, изойду слюной от великой чести, оказанной мне одним из сильных мира сего.
В бежевой «Волге» было тихо, там тоже не выключили зажигание.