Изменение в служебном положении моего героя предоставило ему удобный случай заняться этим обширным замыслом. 1 февраля 1848 года Тютчев был назначен чиновником особых поручений V класса и старшим цензором при Особой канцелярии Министерства иностранных дел. Новое назначение позволяло надеяться на скорое получение очередного чина, и, действительно, уже 5 мая он его получил и стал статским советником[206]. Должность старшего цензора давала возможность беспрепятственно — по долгу службы — знакомиться с любыми западноевропейскими книжными новинками, не исключая и тех, что были запрещены в России. У Федора Ивановича появился уникальный шанс быть одновременно востребованным как властями, так и думающей частью европейского общества. Он мог бы составить себе общеевропейскую известность в качестве политического писателя. Именно к такому выводу пришел причастный к миру журналистики барон Карл фон Пфеффель, родной брат Эрнестины Федоровны. Дело было за малым. Следовало просто приложить немного усилий и дать себе труд изложить на бумаге собственные мысли, но Тютчеву был физически неприятен сам факт писания, — и он не мог воспользоваться своим даром.

Предоставим слово Эрнестине Федоровне: «Тютчев ненавидит писать, он удовлетворяется тем, что, набросав нечто вроде перечня своих идей, он затем развивает их, диктуя мне. Я не устаю удивляться точности его выражений, возникающих в совершенно законченном виде, — кажется, будто он читает их в открытой книге. Ни задержки, ни колебания, ни единой запинки — это поток, который течет легко и свободно. Но если даже ему и присущ дар политика и литератора, то нет на свете человека, который был бы менее, чем он, пригоден к тому, чтобы воспользоваться этим даром. Эта леность души и тела, эта неспособность подчинить себя каким бы то ни было правилам ни с чем не сравнимы. Его здоровье, его нервозность, быть может, порождают это постоянное состояние подавленности, из-за которого ему так трудно делать то, что другой делает, подчиняясь требованиям жизни и совершенно незаметно для себя. Это светский человек, оригинальный и обаятельный, но надо признаться, рожденный быть миллионером, чтобы иметь возможность заниматься политикой и литературой так, как это делает он, т. е. как дилетант. К несчастью, мы отнюдь не миллионеры…»[207] Это был приговор, который вынесла любящая женщина. «Чаровник», «Любимый», «Любимчик» — так Эрнестина Федоровна именовала мужа в своих письмах, однако эмоции не сказались на ее способности трезво его оценивать.

Жена Федора Ивановича не просто привыкла к России, она полюбила эту страну. Ей очень нравилась деревенская жизнь в Овстуге, и она готова была навсегда переселиться в это имение и встретить там старость. Но Федор Иванович и слышать не хотел об этом. С одной стороны, он был безразличен к судьбе родового имения и у него совершенно отсутствовала «шишка собственности», с другой — просто физически не мог «существовать без газет, без новостей и впечатлений!»[208]. Каждое лето Эрнестина Федоровна проводила несколько месяцев в деревне, а затем возвращалась «к ярму петербургской жизни»[209]. В 1849 году это возвращение было омрачено неожиданной утратой: за границей скончалась графиня Нессельроде. Федор Иванович потерял женщину, с которой его связывали исключительно теплые отношения: в течение нескольких лет он был украшением салона графини Марии Дмитриевны и пользовался её неизменной поддержкой. Тютчев принадлежал к чрезвычайно узкому кругу избранных друзей хозяйки первого по своей значимости великосветского салона столицы. Для этих немногих графиня была, по словам лицейского товарища Пушкина и очень крупного чиновника барона Модеста Андреевича Корфа, «везде и во всех случаях, самым верным, надежным и горячим, а по положению своему и могущественным другом. Сколько вражда ее была ужасна и опасна, столько и дружба — я испытал это на себе многие годы — неизменно, заботлива, охранительна, иногда даже до ослепления и пристрастия»[210]. Смерть супруги государственного канцлера глубоко поразила Тютчевых. Федора Ивановича едва не хватил удар. Через две недели после погребения Эрнестина Федоровна написала брату: «…и вот отныне мой муж поистине стал сиротой в Петербурге. Вообще теперь наше пребывание во многом потеряло свою привлекательность из-за смерти или отсутствия многих из тех, кто составлял наш узкий дружеский круг»[211].

Прошла молодость, и светская жизнь превратилась для Эрнестины Федоровны в непосильный гнет, тяжесть которого лишь усиливало сознание того, что бытие «Любимчика» органически связано с ежедневным пребыванием в свете. Интересы супругов пришли в столкновение — конфликт стал неизбежен.

Он вызревал медленно и подспудно. Сначала Эрнестина Федоровна, которой приходилось думать о будущем шестерых детей, лишь подтрунивала над отсутствием деловой хватки у мужа: «Если бы вы только знали, какие огромные возможности умножить свое состояние кроются в этой стране для здравомыслящего человека, обладающего некоторым деловым чутьем. Мы же ничего не делаем, мы только тратим, потому что мой муж, давая прекрасные советы другим, не может придумать ничего такого, что было бы выгодно для его собственной семьи. Он похож на знаменитых врачей, которых приглашают для консультации в безнадежных случаях, благодаря точности их диагнозов, но лечить хронические заболевания им скучно, а потому, несмотря на все свои знания, они не могут разобраться даже в подагре. Семья для него — заболевание хроническое и неизлечимое, — таким образом, в отношении нас он не в счет»[212]. Это было написано весной 1850 года. А уже осенью в письме Эрнестины Федоровны появились новые нотки: она сообщила брату, с которым всегда делилась сокровенным, о своем желании на несколько месяцев уехать за границу без мужа. Что же случилось за эти пять месяцев? Между двумя этими письмами произошло событие, изменившее жизнь и судьбу моего героя. Он познакомился с Еленой Денисьевой…