Счастливый отец мается под окнами. Вечер, охране строго указано: не пускать. Ему сказали, что жена в реанимации, ее жизнь вне опасности, в реанимацию вход запрещен, а подробности сообщат трезвому. Но товарищ не понимает, товарищ пьян. Как не повидать любимую, только что подарившую ему ребенка, сына? Реанимация на четвертом этаже, но вдруг неожиданно кто-то стучится в окно. К стеклу прижата расплющенная рожа, каким-то образом просунутая между прутьями решетки.

— Ты кто?

— А я, это, у меня тут жена лежит!

— Ну и иди гуляй, спит твоя жена.

— А кто у меня родился, сын? У меня должен был сын родиться.

— Можно сказать, что сын…

— А он на меня похож? — рожа крепче прижимается к стеклу.

— Ты еще крепче к стеклу прижмись. Вот так. Вот теперь, пожалуй, похож. Только…

Как сообщить, что у ребенка гидроцефалия, что если он и выживет на радость родителям, то будет тяжелым идиотом?

— Чего только?

— Ну понимаете, у него гидроцефалия, голова очень большая.

— О! Это здорово! Будет умный, как я. А я умный, я — следователь.

— Да нет, вряд ли он будет умный.

— Ну как так он не будет умный? Я следователь, я умный, жена у меня следователь, и он будет умным. Следователем будет.

— Слушай, умный, слез бы ты с березы, пока она под тобой не обломилась. Супругу твою, как только проснется, мы в роддом переправим. Туда езжай домой. Дорогу найдешь?

— А то!

Голова стремительно исчезает, предсказание насчет сломанной березы сбылось. Лень, но пришлось идти во двор, смотреть, не разбился ли следователь под окнами больницы. Но нет, под окнами земля мягкая. Ушел куда-то на своих ногах. Больше его никто не видел.

С утра неожиданно поступает знакомый организм, лет восемь назад пролежавший у нас в реанимации пару месяцев. По всем понятиям, выжить после тяжелейшего тотального панкреонекроза у парня не было. Даже наш лечащий патологоанатом, попивая у меня в кабинете подаренный коньячок, а он любил заходить по пятницам, за рюмочкой коньяка поговорить о жизни, поскольку ему больные коньяк приносят редко, заранее заполнил шапку протокола вскрытия: «Представлен труп молодого мужчины на вид 20-ти лет, правильного телосложения…» Чтобы оценить правильность телосложения, попросил разрешения еще при жизни начать осмотр пациента. Другу отказать трудно, я разрешил. От таких осмотров была еще одна польза: каким-то своим чутьем Лева всегда точно предсказывал, кто в ближайшее время попадет к нему на стол, а кому пока удастся избежать встречи. Анатом постоял рядом, примеряясь, потрогал жировые складки по бокам, провел пальцами по груди и животу, сказал: «Хорошо, хорошо», — и ушел. Такой необычный осмотр человека в зеленом халате до пола и переднике из клеенки на больного произвел впечатление:

— А кто это был?

Отвечаю, что это был патологоанатом, приходил знакомиться. И если ты не будешь лежать тихо и делать все то, что тебе говорят, то очень скоро с ним встретишься еще раз.

И после этого от больного никто не слышал ни одной жалобы, ни одной просьбы отпустить из реанимации. И случилось чудо, ушел живым, правда без поджелудочной железы, но зато, что естественно, с довольно тяжелым сахарным диабетом. Пообещав, что больше никогда в жизни не будет пить пиво «Арсенальное крепкое». Слово сдержал и при встрече на вопрос о пиве отвечал:

— Не, пиво я больше не пью, мне нельзя. Вы же сами мне запретили. Я теперь только на водочку надеюсь.

На днях надежды не оправдались: откушав водочки, забыл на пару дней про инсулин и попал в реанимацию уже практически в коме, с кетоацидозом. Через несколько часов, придя в рассудок и перестав блевать, начинает привычно скулить:

— Отпустите меня на отделение.

— Тихо лежи, попал в дерьмо — не рыпайся, а то снова патологоанатома позову, знакомиться.

— Зовите, меня теперь ваш Лева не испугает.

— Лева давно уволился. Теперь у нас девушка работает, прикольная, с разноцветными волосами. Волосы пучками во все цвета покрашены, красный, желтый, синий. Все лицо в пирсинге, наушники плеера трясутся от Рамштайна. Сплошной трэш. Я тебя уверяю, увидишь — испугаешься. Вид такой, что, пожалуй, только ее клиенты от такого прикида не вздрагивают.

— Серьезно? О, я хочу познакомиться.

— Будешь бухать — познакомишься, я тебе обещаю. Заодно и у меня будет повод к ней зайти.

Интересные вопросы порой задают люди. У входа в отделение реанимации стоят родственники:

— Доктор, а не подскажете, где мамин кишечник?

Вопрос поначалу ставит в тупик: — А зачем вам?

— Ну мы бы хотели похоронить его вместе с ней, а то получается как-то не по-христиански. Нам сказали, что мама долго не проживет.

— Знаете, то, что осталось у нее в животе, мы его вместе с ним выписали. А то, что удалили… Честно говоря, не знаю.

Действительно, без кишечника жить тяжело, а кишок в животе их мамы осталось мало, то есть не осталось практически совсем. Началось с тромбоза, когда была удалена изрядная часть кишки, через неделю развалился анастомоз, сшили заново, повторный тромбоз, язвы с перфорацией, перитонит. Так по частям хирурги вынесли весь кишечник. Когда желудок напрямую соединили с остатками толстой кишки, решили, что хватит, больше отрезать нечего. Но после каждой операции бабуля просыпалась в здравом уме и настаивала на своем праве умереть дома, пока ей не позволили это право реализовать. Но и дома помирать пока не собирается, питаясь внутривенными смесями. Родня явно торопится.

— Не знаю, чем вам помочь. Все удаленные органы уничтожаются, а вот каким способом, сказать не могу. И потом. Вы уверены, что хотите об этом знать?

— Как это вы не знаете, это же ваша больница!

— Не знаю, я этим не занимаюсь и не интересовался, извините.

Странные люди, зачем им кишечник? Нет, я еще в свое время мог понять зятя, который просил ему отдать ампутированную ногу тещи. Ногу можно приспособить для дела, украсить интерьер. Хотя сам, наверное, предпочел бы тещин череп. Даже потом написал жалобу на сайте, что его даже не пустили на территорию больницы, забрать ногу. Видно, хорош был.

И задумался: а действительно, как уничтожаются у нас биологические отходы? В общем-то должна быть специальная печь. Такой печи в больнице нет, это точно. В лихие 90-е годы один из наших затейников — главных врачей пытался купить две. Фирменные, немецкие. Все было сделано, как положено, оформлено техзадание, проведен тендер. Смущала цена изделий, но разве в нашей стране принято экономить на здоровье населения? Но тут кто-то из недоброжелателей главного врача проявил интерес к предстоящей покупке, и оказалось: в заказанных печках конечно можно сжигать вырезанные потроха, но предназначены они вообще-то для сжигания трупов, и печи питерского крематория по сравнению с ними просто буржуйки для обогрева строительных вагончиков. Надо отдать должное, немцы хорошо разбираются в печах для крематория. Написали в комитет по здравоохранению, намекнули, что шурин главврача — директор кладбища, и нет ли в дальнейших планах одну из печей списать и приспособить для настоящего дела? Для которого она и предназначена. В общем, покупка сорвалась.