Среди беженцев была слепая старица Милева Тупаич, которая потеряла зрение в раннем детстве из-за болезни. Вместо зрения Господь даровал ей особую силу остальных органов чувств, Бог всегда, отбирая одно, дает другое. С палкой в руке она могла свободно передвигаться и заниматься домашними делами.

Как-то ночью, когда сон не шел ко мне, я отправился проверить караулы. Луна уже высоко поднялась над горами и осветила тропинки и поляны, поэтому я издалека приметил человеческую фигуру, молящуюся у алтаря. Фигура была женской. Кто она и почему одна в этот поздний час, спрашивал я себя. До сих пор я никого не заставал на этом месте глубокой ночью. Я подошел к ней тихонько и узнал слепую старицу Милеву. Она стояла ко мне спиной, погруженная в молитву. В тот момент, когда она крестилась, я молча положил руку ей на плечо. Она ее схватила.

– Это ты, отец Йован, – сказала тихо.

– Я, матушка. Как ты меня узнала?

– Узнала твою руку, десять лет назад ты пожимал мне руку на похоронах моего брата Живко.

Я был так потрясен, что ничего не ответил. Как можно опознать человека по рукопожатию, случившемуся десять лет назад? Руки заменили ей глаза? Ее костлявую руку я задержал в своей, мы оба молчали. Пряди седых волос выбились у нее из-под платка и развевались на ветру. У нее никогда не было детей, слепая, она не выходила замуж. Вся ее долгая жизнь протекала в темноте. Но Господь и ей пришел на помощь и нехватку зрения возместил другими возможностями воспринимать мир. Я вспомнил, что с отцом Михаилом десять лет назад действительно принимал участие в похоронах ее брата Живко.

– Как ты, матушка, в такое время ночи сама дошла до этого места? – спросил я ее.

– Не сама я сюда пришла, – отвечала старуха.

– Кто же тебя привел?

– Святая Петка.

На это мне нечего было ответить. Мы вновь замолчали. Она продолжила:

– Сегодня ночью она пришла ко мне во сне.

– Кто, матушка?

– Святая Петка.

– И что она тебе сказала?

– Чтобы пришла сюда и помолилась Господу Богу.

– Что-нибудь еще тебе она сказала?

– Да. Сказала, что сегодня ночью должен был сгореть мой дом, но сгорел только хлев, так как она, святая, злодеев остановила.

– И она довела тебя до этого алтаря?

– Да. Сказала, чтобы я слушала ее шаги. Когда я дошла, она исчезла.

Той ночью я молился вместе со слепой старицей Милевой, а потом предложил проводить ее в укрытие, но она отказалась, сказала, что святая вернет ее обратно к людям. И на эти ее слова я не знал, что ответить. Отошел и стал под деревом, наблюдая, что с ней будет дальше. Вскоре она пустилась в обратный путь по тропе. Шла уверенными шагами, ступая безошибочно, словно зрячая. Когда поравнялась со мной, остановилась и окликнула:

– Отец Йован!

Я не отвечал, чтобы не выдать своего присутствия.

– Отец Йован, почему ты молчишь? – повторила она.

– Слышу тебя, матушка, но как ты знаешь, что я здесь?

– Слышу твое дыхание, чувствую твое сердце.

Она двинулась дальше, а я стоял и смотрел ей вслед. В какой-то момент, когда она была уже далеко, в темноте я увидел свет над ее головой. Когда я присмотрелся, увидел, что свет двигается перед ней!

Она же, будто вспомнив о чем-то, остановилась и крикнула:

– Отец, будь осторожен, скоро придет и твоя очередь!

– Что ты хочешь сказать? – спросил я удивленно.

– Я только это могу тебе сказать, ничего более, ответила она и удалилась.

Вы спрашиваете, сбылось ли ее предвидение? Да, доктор. Но об этом позже, это отдельная история. Сейчас я должен рассказать вам о том, что произошло с ее домом. Позднее было точно установлено, что болгары приступили к сожжению имущества ее племянника, Миливоя Тупаича, с семьей которого она жила. Они подожгли хлев и взялись было за дом и другие постройки, но вдруг остановились как вкопанные. Затем собрались и ушли. Я это лично слышал от Любицы, жены Миливоя, и случилось это как раз в ту ночь, когда старица молилась в юстиниановом храме на Градине!

В убежище люди сменялись. Одни уходили, другие приходили. Некоторые уходили, чтобы с осторожностью посетить свой дом, накормить скотину и вернуться, прихватив запас еды. Слава Богу, болгары наше убежище так и не открыли. Иначе было бы массовое убийство.

Это, доктор, была история о Градине на горе Елице, которая в те страшные дни служила для обездоленных людей домом под открытым небом. Я покинул это место и не посещал его более, но знаю, что люди использовали его, пока не закончился болгарский террор. Почему я не мог его посетить, даже если бы хотел, вы скоро узнаете.

Вы хотите посмотреть мою рану? Хорошо, посмотрите, немного чешется. Что вы говорите? Хорошо заживает? Похоже, что благодаря вам мне удастся довести до конца свое сказание.

* * *

В прошлый раз я вам рассказывал об убежище на Градине, а сейчас расскажу, как мне удалось спасти дом одного человека от пожара. Было это с Янко Поповичем в Тияне. В тот день опять мне встретился учитель Жарко и сказал, что во дворе дома Янко собралось много болгар, они явно замышляют что-то страшное. Мы поспешили туда и увидели, что злоумышленники и их жертвы стоят друг перед другом. Первые – наглые и кровожадные, вторые – беспомощные и перепуганные.

Каратели заставили хозяев носить солому в дом и остальные постройки. Эта сцена словно высекла искры из кремня моего человеколюбия и я, почувствовав неукротимую силу, вместе с учителем вошел во двор. Янкова жена Персида меня узнала и попросила: «Отец, помоги!» Я ей ничего на это не ответил. Солдаты все еще меня не замечали, были заняты своей работой. Один младший офицер в чине поручика стоял посреди двора и отдавал распоряжения, как надо распределить солому. Криками их поторапливал.

Я наблюдал за этим, держа в руках крест, а на груди иконку. Помогут ли мне символы божественной власти остановить лавину зла – вопрошал я себя. До сих пор в подобных обстоятельствах мне это не удавалось. Янко, стоя на пороге, разводил руками от отчаянья. Стоял он на пороге дома, перед которым столько раз танцевали свадебные танцы и читали поминальные молитвы.

Когда приготовления закончились, поручик приказал поджигать. В этот момент что-то взорвалось у меня в груди, я сказал себе: «Йован, давай! Больше ждать нельзя!» Подошел к поручику и встал перед ним. Он смотрел на меня в изумлении. Так мы смотрели в глаза друг другу, человеконенавистник и человеколюб. И я сказал:

– Человече, могу ли я просить тебя как христианина остановить это зло?

– Кто ты такой? – спросил он меня дерзким голосом.

– Отец Йован, раб Божий.

– Убирайся! – заорал он на меня.

– Перед лицом Господа, взирающего на нас, покажи себя достойным милости Его.