Когда-то раввин Исайя, осуждая предсказания, в сердцах сказал: только баран знает свое будущее – его будут много раз стричь и один раз зарежут! А судьбой человека управляет Всевышний! И все же, простой люд тоже знает свою судьбу: при любой власти его будут заставлять трудиться, стричь налогами и податями, давать немного есть, чтобы не сдох с голоду, а потом жизнь закончится так, как распорядится Всевышний…

Поэтому никого из встречных жителей не заботили мысли, которые шевелились в голове Кфира: как скажется изменение власти на его личной судьбе?

Единственная надежда, что новый прокуратор не сможет обойтись без его целительства. У четырех членов семьи наместника больше ста двадцати зубов, а зубы имеют обыкновение причинять невыносимую боль, которую так просто устранить… Да и другие проблемы часто возникают у немолодых людей, так что матери Публия Крадока наверняка понадобятся знания и навыки лучшего лекаря Ершалаима.

Под воздействием здравых размышлений Кфир успокоился, хотя в глубине души продолжала таиться тревога.

* * *

Вечером, когда с гор подул прохладный ветерок, Кфир сел в беседку и приказал Шмуэлю подать чай. Прихлебывая горячую ароматную жидкость, он снова задумался о своем будущем. Через год ему должно исполниться 50 лет. Юбилей уважаемого гражданина связан с демонстрацией признания его заслуг: широкими торжествами, наградами, всяческими выражениями благорасположения. Его могут избрать в синедрион, прокуратор может устроить пир в его честь… Так бы все и было, если бы не изменилась власть…

– Сегодня лекарь озабочен властью, а не здоровьем, – раздался резкий голос откуда-то снизу.

Кфир вздрогнул и уронил армуду[26], чай обжег колени, брызнули осколки. В кустах что-то зашевелилось, как будто выпрямлялся человек, стоящий на локтях и коленях. Так и было, за одним исключением: выпрямлялся не человек, а огромная зеленая саранча. Она распрямилась в полный рост и уставилась на сидящего Кфира сверху вниз. Он содрогнулся.

Этот кошмарный образ долгое время являлся к лекарю во снах, но уже много лет не появлялся, хотя и не забылся. Выглядело чудовище так же, как и тогда: хрупкое туловище насекомого, вытянутая морда с седой козлиной бородой, тонкие кожистые губы, не полностью прикрывающие длинные острые клыки, изогнутые рога, пылающие ненавистью ко всему живому фасеточные глаза, мощные лапы зверя, длинный хвост обезьяны… Противоестественный симбиоз дополняли растительного вида зеленые закрученные усики.

– Не рано ли планировать праздник, до которого еще целый год?

Единственное, что изменилось – это голос. Вместо значительной вибрации басовой струны теперь раздавался скрип несмазанных дверных петель.

– Это просто мысли, – тихо ответил Кфир.

– И подводя предварительные итоги, доволен ли ты своей судьбой, смертный?

– Доволен, – кивнул Кфир.

Черные кожистые губы изогнулись в издевательской улыбке.

– А доволен ли ты судьбой своего Учителя? Его дочери? Своего незаконнорожденного сына? Этой служанки, наконец?

Кфир молчал.

– Это не пустое любопытство. Видишь ли, я естествоиспытатель и провожу опыты, подобные тем, коими ты занимаешься в своей лаборатории. Только ты потрошишь мертвые тела, а я заглядываю в живые души. И вместо скальпеля у меня вот этот перстень…

– Я изучаю устройство человека, чтобы лечить болезни, – с трудом вымолвил Кфир. – И не задаю мертвым вопросов – сам все вижу.

– И я сам вижу предательство. Только хочу узнать – чем ты будешь его оправдывать?

– Какое предательство? Не понимаю…

– Предатели никогда не понимают, что они предатели.

– Разве я кого-то предал?

– Всех, кого я назвал. А может быть, и еще кое-кого…

– Всеми распорядилась судьба.

– Прекрасное объяснение! Еще что? Почему ты не помог вернуть сына Арона?

– Перстень не стал меня слушать.

– Естественно. Но разве ты не мог обратиться к центуриону Клодию, любому трибуну[27], к легату Антонию, который был еще жив? Никто бы не отказал в такой малости, как послать десяток всадников догнать цыганский обоз по дороге в Египет! Ты мог попросить даже наместника или своего тестя… Но тогда они узнали бы о твоем внебрачном сыне… И ты предпочел оставить все, как есть…

Кфир молчал.

– А благодаря кому ты поселился в Ершалаиме? Кто предоставил тебе кров? Кто научил тебя врачеванию? Благодаря кому ты влез в постели к двум девушкам?

Губы Кфира шевельнулись.

– Мар-Самуил, – еле слышно прошептал он.

– А ты пожелал благодетелю несчастья! И, несмотря на мольбы, выдал его на растерзание разъяренной черни!

– Иначе толпа ворвалась бы в мой дом…

– Через римские копья? Не смеши меня! В твоем доме он был в такой же безопасности, как во дворце наместника! К тому же ты мог совершенно спокойно выпустить его через задние ворота на пустырь под Черной скалой!

– Так получилось…

– А твой благодетель Бен Ариф? Разве не он ввел тебя в высший свет, помог обустроить дом, обеспечил богатыми пациентами? А ты распорядился сломать ему шею!

– Одной рукой он давал, а второй отнимал. Он унижал меня и обирал в пользу своего племянника…

– Человек слаб. У него слабым местом был племянник…

– Вот оно что! – Кфир будто прозрел.

– Но сейчас племянник у тебя первая жертва на очереди…

Кфир молчал. Ибо невозможно врать тому, кто все знает. А говорить правду непереносимо стыдно.

– Что же руководило тобой, смертный, когда ты плел паутину предательств?

Черные губы снова змеились в ядовитой улыбке.

– Так получилось. Каждый раз так получалось… Это все твой перстень…

– Перстень! Тоже хорошее оправдание… Но ведь переложить свои беды на других ты решил сам, без перстня! И тебе было безразлично – на кого упадет снятое с тебя зло!

– Зачем ты явился?

– Подвести итог своему эксперименту.

– Какой итог?

– В очередной раз выслушать объяснения предателя. И убедиться в том, что зло всегда возвращается. Взявший меч, от меча и погибнет…

– Я никогда не держал меча.

Чудовище зловеще засмеялось.

– А кинжал? Красивый кинжал с витой рукояткой и драгоценными камнями? Кстати, ты им прекрасно управлялся… И он еще не закончил играть роль в твоей жизни… А что ты думаешь насчет возвращаемого зла?