он сам и выкладывает. Значит, он посылал доносы через оперов — а как же иначе? Врет он, что я “увлеченно участвовал в его игре”. Дело было, как описано в “Круге” (имеется в виду роман «В круге первом» — А.О.): он открыл мне тайну, чтобы завлечь меня в его группу, а я отказался наотрез. Но у меня в тот самый момент сверкнуло, что это — потрясающий сюжет для романа, и я расспросил его о подробностях, сколько он мне сказал (Фамилии “Иванов” не назвал). Итак, черноты его падения — я не знал до вот этого твоего письма. А обрисовал (в “Круге”) его — как твердолобого марксиста искреннего в убеждениях, а в отношениях к людям доброго. Ты, может быть, сообщишь мне главные страницы Копелева, на которых все это содержится? (Сообщил — С.Н.). Поссорились мы с ним осенью 1973. В 1983-85 обменялись несколькими письмами на Западе, и снова поссорились уже навсегда… Крепко жму руку. Солженицын. 4 февраля 1993 г.» (44).

Кому же верить?

Для того, чтобы понять это, необходимо учесть — в письме С. Н. Никифорову А. И. Солженицын кривил душой, будто бы только от него узнал, что Л. З. Копелев называл его своим соучастником по разоблачению «дипломата Иванова». Чтобы убедиться в этом, откройте ту часть воспоминаний А. И. Солженицына «Зернышко», которая появилась на свет в 1987 г., т. е. за шесть лет до письма С. Н. Никифорову (45)[14], и вы узнаете, что А. И. Солженицын и Л. З. Копелев поссорились в 1983–1985 гг. как раз из-за того, что последний предал огласке данный эпизод (46).

Через некоторое время после этой истории в жизни Александра Исаевича произошел резкий поворот. 14 мая 1950 г. он писал жене: «Я живу по-прежнему, здоров, бодр, изменений в жизни пока никаких» (47), а 19-го его перевели в Бутырскую тюрьму, а затем отправили в лагерь (48).

Что же произошло?

Н. А. Решетовская, явно со слов мужа, писала, что в «шарашке» Александр Исаевич стал все больше и больше заниматься своими делами в ущерб государственным. Это было замечено, и его отправили в лагерь: «Монотонная работа, — утверждала она, — которую Саня должен был выполнять год за годом, — становилась постылой, забрасывалась. Он все больше внимания уделял своим делам… А какому начальству нужен такой зэк? В результате…муж убыл на восток» (49). Во-первых, выполняемая в «шарашке» работа была не «монотонной», а творческой, а, во-вторых, можно подумать, что работа в лагере была интереснее и приятнее.

Сам А. Солженицын предложил три версии своего расставания с «шарашкой», что уже само по себе показательно.

Одна из них нашла отражение в «Архипелаге»: «…Я вдруг потерял вкус держаться за эти блага. Я уже нащупывал новый смысл тюремной жизни… Дороже тамошнего сливочного масла и сахара мне стало — распрямиться», и я «казенную работу нагло перестал тянуть» (50). Оказывается, в лагерях не нужно было «тянуть» «казенную работу» и можно было «распрямиться». Правда, это видел и понимал только А. И. Солженицын. Остальные заключенные, которым был доступен только старый «смысл тюремной жизни», называли лагеря «каторгой», а «шарашки» — «райскими островами». Непонятно лишь, зачем открывший «новый смысл тюремной жизни» Александр Исаевич написал свой «Архипелаг»?

По другой версии, которая нашла отражение в воспоминаниях Л. З. Копелева (см. также роман «В круге первом»), в 1950 г. А. И. Солженицыну было предложено перейти в из акустической лаборатории в математическую группу, он отказался и за это вообще был удален с шарашки (51). Это объяснение тоже вызывает сомнения. Во-первых, вряд ли бы А. И. Солженицын, который был и математиком, и библиотекарем, и техническим экспертом, и переводчиком, стал рисковать своим положением по такому поводу, а во-вторых, не следует забывать, что одновременно с ним из шарашки были удалены еще несколько человек, в частности, Перец Герценберг (52) и Дмитрий Панин (53).

Уже в эмиграции А. И. Солженицын предложил третью версию: «…я в артикуляционной группе лепил безжалостные приговоры престижным секретным телефонным системам и за то загремел в лагеря» (54). Эта версия представляется более правдоподобной. Однако она тоже вызывает сомнения, так как оставляет без объяснения, каким образом в одной связке с Александром Исаевичем оказались П. Герценберг и Д. Панин[15]?

Видимо, сознавая несерьезность этих объяснений, Н. Д. Виткевич выдвинул еще одну версию. По его утверждению, подобная перетасовка в шарашках была обычным явлением и вызывалась необходимостью сохранения секретной информации, к которой были допущены заключенные, для чего их за три года до освобождения отстраняли от секретов и переводили на общие работы или отправляли в ссылку (55). Почему же тогда некоторые заключенные (например, Л. З. Копелев) из шарашки сразу же выходили на волю? (56).

Обилие версий свидетельствует о стремлении Александра Исаевича и его товарищей скрыть реальную причину его отправки в лагерь. Подтверждением этого является недавно вышедшая книга Н. А. Решетовской «В круге втором».

Из цитируемых в ней писем А. И. Солженицына на волю мы узнаем, что отъезд из Марфино был для него неожиданным, уезжать оттуда он не хотел, а когда покинул ее, пытался добиться возвращения в рыбинскую шарашку (56а), где, как мы помним, его использовали по специальности — математиком.

Описывая в романе «В круге первом» отъезд Глеба Нержина из шарашки, А. И. Солженицын отмечает, что он вынужден был уничтожить все свои записи, которые были сделаны им до этого (57). А какова судьба собственных записей автора романа?

«Солженицын, — писал по этому поводу Л. З. Копелев, — оставил мне свои конспекты по Далю, по истории и философии, несколько книг, среди них растрепанный томик Есенина — подарок жены с надписью «Все твое к тебе вернется». По свидетельству Л. З. Копелева, «конспекты» и книги Александра Исаевича он передал на волю вместе с одним из освободившихся заключенных (58)

Если исходить из воспоминаний Н. А. Решетовской, то самое ценное из своих бумаг ее муж доверил одной из сотрудниц МГБ по имени «Анечка» (59).

«Анечка» фигурирует и в воспоминаниях Л. З. Копелева. «Лабораторией, — пишет он, имея в виду 1949 г., — по-прежнему руководил капитан Василий Николаевич… А его непосредственнойп омощницей стала старший техник-лейтенант Анна Васильевна»… На шарашку она пришла в 1949 г. сразу после окончания института связи… Некоторое время она была помощницей Солженицына — бригадиром артикуляторов и дикторшей. И, разумеется, влюбилась в него» (60).

Каторга

В Бутырскую тюрьму Д. М. Панин и А. И. Солженицын были переведены 19 мая 1950 г. (1). Из воспоминаний Дмитрия Михайловича остается неясно, как долго они пробыли там (2). По свидетельству Александра Исаевича, в день их отправки в лагерь на Казанском вокзале по репродуктору они «услышали о начале корейской войны» (3). А поскольку эта война вспыхнула 25 июня 1950 г. (4), то из Москвы их могли отправить не ранее названной даты.

Как явствует из «Архипелага», «за Рязанью» в поезде Александр