с первой встречной шлюхой и покорно шёл за ней в отвратительное обиталище греха; душа его не имела с этим ничего общего, она не отвечала за поступки своего уже бесполезного телесного вместилища.

Квартира Глашеньки — так звали девицу — оказалась крохотной, но уютной и чистой. Глашенька зажгла лампу. В углу комнаты Навроцкий заметил гитару и, усевшись на небольшой диван, в задумчивости прошелся пальцами по струнам. На столе появилась бутылка вина. Глашенька наполнила бокал и поставила его перед Навроцким.

— Дай-ка, барин, я тебе сыграю, чтобы ты не скучал. — Она выхватила у него из рук гитару и взяла несколько пробных аккордов. Лицо её сделалось серьёзным, она на минуту задумалась, словно что-то припоминая, и, глотнув из бокала вина, запела:

Ты приснился мне тёмною ночью

Под сияньем звезды голубой,

Но любовь твоя вышла непрочной,

Офицерик мой грешный, родной.

Так зачем же тебя я всё помню?

Отчего так страдаю и жду?

На постое гусарские сонмы —

Я шампанское пить к ним пойду…

Навроцкий быстро осушил бокал и рассеянно слушал, думая о чём-то своём. Лоб его покрывала испарина, лицо было бледным, глаза воспалились.

— Да ты, барин, никак и впрямь болен? — уставилась на него Глашенька, кончив петь. — Вот, выпей-ка ещё. — Она налила в пустой бокал вина и провела ладонью по растрепавшимся волосам Навроцкого. — Нет такой тоски, голубчик, которую не развеял бы женский поцелуй, — ласково сказала она. — И самое верное лекарство от всех болезней — это любовь.

Она села возле князя, прижалась к нему мягким, надушенным телом, поцеловала в губы и принялась быстро расстёгивать пуговицы своего простенького, но опрятного платья…

3

Утром Навроцкий проснулся с сильной головной болью и увидел перед собой пустую бутылку. Судя по этикетке, вино было дешёвым и, очевидно, второсортным. Глашенька ещё спала, сбросив во сне одеяло на пол. Он смотрел на её голое тело и долго не мог вспомнить, как её зовут. Ему сделалось мерзко и захотелось поскорее уйти. Стараясь не разбудить девушку, он оделся, достал из бумажника две трёхрублёвые купюры и положил их на прикроватную тумбочку, но, подумав, оставил на столе весь бумажник. Перед тем как закрыть за собой дверь, он ещё раз взглянул на Глашеньку и внезапно догадался, кого напоминало её лицо. Это было лицо Лотты Янсон — девушки, которую он встретил летом в Финляндии. Глядя на охваченное крепким сном, раскинувшееся в постели тело Глашеньки, он живо представил себе образ лесной нимфы, плывущей к нему среди водяных лилий, и удивился поразительному сходству этих двух существ. Но лицо Лотты светилось свежестью, чистотой и невинностью, а это было подёрнуто нездоровой тенью порока…

На улице дул пронизывающий ветер. Навроцкого почти сразу бросило в озноб. Он спохватился, что забыл в квартире Витеньки шарф, но возвращаться не захотел. Первые прохожие — рабочий люд и прислуга — уже спешили на фабрики, на службу. Пройдёт ещё час-другой — и улицу заполонят конторские служащие, за ними появятся экипажи и автомобили, доставляющие в банки и юридические конторы деловых людей. Навроцкий хотел было взять извозчика, но, вспомнив, что оставил и бумажник у Глашеньки, пошёл домой пешком. Ветер хлестал его по лицу жёсткими крупинками снега, заставляя сгибаться и прятаться в воротник пальто. В памяти его всплыли недавние похороны Вяльцевой, шедшая за гробом, невзирая на февральский холод, многотысячная опечаленная толпа, и внезапно бессмысленный, издевательский вопрос поразил его своей тошнотворной простотой: кто пойдет за его гробом? что успел сделать он?

У себя в кабинете он выдвинул ящик письменного стола, вынул револьвер, положил его перед собой и вдруг отчётливо почувствовал, что в нём произошла какая-то странная перемена, точно какая-то потайная струна, не выдержав нараставшего напряжения, внезапно оборвалась. Он стал лихорадочно искать причину этой перемены, но расстроенная мысль его судорожно билась во все тупики сознания и не находила ответа. Почти в панике, он закурил случайно завалявшуюся в ящике стола папиросу и начал быстро ходить по кабинету. Ему казалось, что портреты предков, скорчив сардонические гримасы, с любопытством наблюдают за ним из своих тусклых рам, что губы их вот-вот зашевелятся и зашепчут хором: «Мы ждём… Мы ждём… И родитель твой здесь… И родитель твой здесь…» Он отвернулся от них, подошёл к окну и, продолжая курить, ещё какое-то время смотрел на хорошо знакомую ему часть города, на снующие по улице фигуры, на проезжающие мимо экипажи… Наконец, потушив папиросу, он вернулся к письменному столу, вытащил из револьвера все патроны, кроме одного, и резко раскрутил барабан. Правая рука его, описывая чёрным лакированным стволом зловещую дугу, двинулась к виску…

Конец первой части

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава десятая

1

— Лотта, где же ты? Кофе готов! — крикнула громче госпожа Янсон.

Наверху скрипнула дверь, и Лотта, выпорхнув из своей маленькой комнатки на втором этаже, спустилась в кухню.

— Чем ты занята? Почему так долго не идёшь?

— Рисую, мама.

— Нельзя же рисовать с утра до вечера!

Лотта села за стол. В кухне, служившей одновременно и столовой, было тепло и вкусно пахло стряпнёй. Госпожа Янсон аккуратно разложила на тарелке пирожные собственного приготовления и, когда Лотта откусила от одного из них кусочек, вопросительно посмотрела на дочь. Лотта молчала.

— Ну как? — нетерпеливо спросила госпожа Янсон.

— Как всегда вкусно, мама.

— А в прошлый раз у меня не получилось. Тяга была слабая, дымоход совсем засорился. Я уж и так и этак старалась… А сегодня, пока ты гуляла, приходил трубочист и прочистил трубу. Теперь тянет что надо.

Госпожа Янсон присела за стол.

— Ох, что-то у меня сегодня разболелась спина. С самого утра так и ломит, так и ломит. Пойти, что ли; к аптекарше пиявками полечиться? Вон госпожа Нюберг все свои болезни пиявками да кровопусканием только и лечит.

Лотта пила кофе, рассеянно слушала мать и обдумывала тему очередной картины: «Что нарисовать? Старую ратушу с её деревянной башней и часами? Красные амбары на берегу реки? Нет, пожалуй, их не рисует только ленивый. Или, может быть, подняться на Замковую гору, на то самое место, откуда писал город Эдельфельт, и попытаться нарисовать зимний пейзаж? Или нарисовать дом Рунеберга? Или дома на Церковной площади? Нет, не хочется сидеть в такой холод на улице. Лучше заняться эскизами».

Она посмотрела через окно на замёрзшую, покрытую снегом