- У нас гость, - сказала она, остановившись.

Из открывшейся панели выскользнул низенький, заставленный бокалами столик и, как пес, подбежал к ней. Склонившись над нишей с креслами - что это были за кресла, нет слов, чтобы описать! - она приказала жестом, чтобы появилась маленькая лампа; стена послушно выполнила желание, большие лампы погасли. Видно, ей самой надоели эти сворачивающиеся и на глазах расцветающие удобства, она склонилась над столиком и спросила, не глядя на меня:

- Блар?

- Пусть будет блар, - ответил я. Я ни о чем не спрашивал; не быть дикарем я не мог, но мог по крайней мере быть молчаливым дикарем.

Она протянула мне высокий конусообразный бокал с торчащей в нем трубочкой, он переливался как рубин, но на ощупь был мягкий, как шершавая кожура плода. Себе взяла другой такой же. Мы сели. До противности мягко, словно присел на тучку. Блар таил в себе вкус незнакомых свежих фруктов и какие-то крохотные комочки, которые неожиданно и забавно лопались на языке.

- Нравится? - спросила она.

- Да.

Возможно, это был какой-нибудь ритуальный напиток. Скажем, для избранников или, наоборот, для усмирения особо опасных. Но я дал себе слово ни о чем не спрашивать.

- Лучше, когда ты сидишь.

- Почему?

- Ты ужасно большой.

- Это мне известно.

- Ты нарочно стараешься быть невежливым?

- Нет. Мне это удается без труда. Она тихонько засмеялась.

- Я еще и остроумный к тому же, - продолжал я. - Куча достоинств, а?

- Ты иной, - сказала она. - Никто так не говорит. Скажи мне, как это получается? Что ты чувствуешь?

- Не понимаю.

- Ты притворяешься, наверно. Или солгал... нет. Это невозможно. Ты не сумел бы так...

- Прыгнуть?

- Я не об этом.

- А о чем?

Ее глаза сузились.

- Ты не знаешь?

- Ну, знаете, - протянул я, - так теперь и этого уже не делают?!

- Делают, но не так.

- Вот как! У меня это так хорошо получается?

- Нет. Совсем нет... но так, как будто ты хочешь...

Она не закончила.

- Что?

- Ты ведь знаешь. Я это чувствовала.

- Я разозлился, - признался я.

- Разозлился! - презрительно повторила она. - Я думала... сама не знаю, что я думала. Ты знаешь, ведь никто не отважился бы... так...

Я улыбнулся про себя.

- Именно это тебе так понравилось?

- Ты ничего не понимаешь. Мир лишен страха, а тебя можно бояться.

- Хочешь еще раз? - спросил я. Ее губы раскрылись, она снова смотрела на меня, как на порожденного воображением зверя.

- Хочу.

Она придвинулась ко мне. Я взял ее руку, раскрыл ладонь и положил в свою.

- Почему у тебя такая твердая рука? - спросила она.

- Это от звезд. Они колючие. А теперь спроси еще: почему у тебя такие страшные зубы? Она улыбнулась.

- Зубы у тебя обыкновенные.

С этими словами она подняла мою ладонь так осторожно и внимательно, что я вспомнил свою встречу со львом и только усмехнулся, не чувствуя себя задетым, потому что в конечном счете все это было страшно глупо.

Она приподнялась, налила в свой бокал из маленькой темной бутылочки и выпила.

- Знаешь, что это такое? - спросила она, прикрыв глаза, как будто напиток обжигал. Ресницы у нее были огромные, наверное искусственные; у всех артисток искусственные ресницы.

- Нет.

- Никому не скажешь?

- Нет.

- Это порто...

- Ну-ну, - сказал я на всякий случай.

Она широко открыла глаза.

- Я тебя заметила еще раньше. Ты сидел с таким ужасным стариком, а потом возвращался один.

- Это сын моего младшего товарища, - объяснил я. "Самое странное, что это почти что правда", - мелькнуло в уме.

- Ты знаешь, что обращаешь на себя внимание?

- Что поделаешь.

- Это не только потому, что ты такой большой. Ты иначе ходишь и смотришь, как будто...

- Что?

- Как будто остерегаешься.

- Чего?

Она не ответила. Ее лицо исказилось. Она задышала громче, посмотрела на свою руку. Кончики пальцев дрожали.

- Уже... - тихо сказала она и улыбнулась, но не мне. Ее улыбка стала восторженной, зрачки расширились, заполняя глаза, она медленно отклонялась, пока не оказалась на сером изголовье, медные волосы рассыпались, она смотрела на меня с каким-то торжествующим восхищением.

- Поцелуй меня.

Я обнял ее, и это было отвратительно, потому что во мне было желание и не было его - мне казалось, что она перестает быть самой собой, как будто она в любую минуту могла обратиться во что-то иное. Она вплела пальцы в мои волосы, ее дыхание, когда сна отрывалась от моих губ, звучало, как стон. "Один из нас фальшивый, подлый, - думал я, - но кто - она или я?" Я целовал ее, это лицо было болезненно прекрасным, потрясающе чужим, потом осталось лишь наслаждение, невыносимое наслаждение, но и тогда во мне притаился холодный, молчаливый наблюдатель; я не провалился в беспамятство. Изголовье послушно, как будто понимающе, превратилось в подушку для наших голов; казалось, что здесь присутствует кто-то третий, унизительно заботливый, а мы, как будто зная об этом, за все время не произнесли ни слова. Я уже засыпал, а мне все казалось, что кто-то стоит и смотрит, смотрит.

Когда я проснулся, она спала. Это была совсем другая комната. Нет, та же. Но только как-то изменившаяся - часть стены отодвинулась, и виден был рассвет. Над нами, забытая, горела тусклая лампа. За окном, над вершинами деревьев, еще почти черными, начинало светать. Я осторожно передвинулся на край кровати; она пробормотала что-то похожее на "Алан" и продолжала спать.

Я шел сквозь просторные пустые залы. Окна в них были обращены на восток. Багровый свет лился сквозь окна и наполнял прозрачную мебель, дрожа в ней, как пламенеющее темно-красное вино. Вдали сквозь анфиладу залов я увидел проходившую фигуру - это был робот; серо-жемчужный, слабо светившийся корпус, внутри тлел рубиновый огонек, как лампадка перед иконой; лица не было.

- Я хочу выйти, - сказал я.

- Прошу вас, пожалуйста.

Серебряные, зеленые, голубые ступени. Я попрощался со всеми сразу лицами Аэн в первом, высоченном, как храм, зале. Уже совсем рассвело. Робот открыл передо мной ворота. Я велел вызвать глидер.