Я объясняю вам все это, но отношусь к своим словам предельно осторожно. Я не хочу делать никому больно. Я знаю, что карлики — тонко чувствующие и сострадательные люди, которым чрезвычайно нелегко живется. Я никогда не осмелюсь на это посягнуть.

И все же они для меня волшебники…

Может, здесь, в Токио, проходил съезд карликов, и за один час я встретил всех его делегатов.

Не понимаю, с чего я решил, будто она должна сидеть с ребенком дома. У них столько же прав гулять по улицам, сколько у меня, а может, и больше. Ребенку необходим свежий воздух, иначе это будет не ребенок, а черствая вафля.

И все же…

Я встречаю ее на улице слишком часто и всегда с ребенком. Ей около тридцати, и она, кажется, из Европы. Она увядающе красива, годы берут свое, а во рту не хватает зуба. Не знаю, почему она его не вставит. Явно не из-за бедности. Это хороший район, и она не выглядит в нем чужеродно.

У меня тоже не хватает во рту двух зубов — значит, не мне об этом говорить. Почему я сам не вставлю зубы? Тем более что, как видите, это не так уж бросается в глаза.

Ребенок — очень подвижная маленькая девочка, одетая всегда с иголочки и очень пестро. Их вид не наводит на грустные мысли, да и кто я такой, чтобы судить, как часто и как долго они должны гулять по улице?

И все же…

Я встречаю их пять, а то и десять раз в день, и могу вас уверить — не выхожу

специально из дому, чтобы их поискать. Не завожу для этого будильник. Не вычерчиваю график и уж, конечно, не щелкаю секундомером!

И все же…

Интересно, часто ли бывает так, что я их не вижу. Я знаю, разумеется, что жизнь — сложная штука, далеко не всё и не всегда идет по плану, и я не должен забывать, что всякий раз, когда я встречаю их, они встречают меня.

У каждого есть своя история с телефонной компанией, словно бы вышедшая из Ветхого Завета — вроде той, где Красное море расступилось и поглотило армию фараона, — с единственной разницей: вам нужно было всего-то позвонить другу и сказать ему «привет». Вы отнюдь не собирались тащить Моисея и его народ обратно в Египет.

Вам не это нужно, повторяете вы себе вновь и вновь. Вы просто хотели позвонить приятелю в другой город.

— Привет, Майк, что слышно? Как тебе Кливленд?

Телефонная компания принесла мне одни заботы: дозвониться невозможно, счета перепутаны, связь теряется и рвется.

— Алло? Алло? — Отчаянные вопли в пустоту на другой конец звездной системы.

Мало мне было забот с установкой, а теперь еще и это.

— Вы хотите сказать, что подключите мне телефон только в три тысячи девятом году? Что за дикость! Позовите начальника.

Я говорю с начальником смены, и он уверяет меня, что 3009 год — это явная ошибка. Начальник обещает, что телефон у меня будет в 2564 году.

— Это слишком поздно. Я хочу говорить с друзьями и родственниками еще при жизни. Позовите директора!

— Здравствуйте, — говорит директор голосом святого Франциска Ассизского.

Я рассказываю, как их служащий заявил, что я не получу телефона до 3009-го, а другой их служащий сказал, что самая ранняя дата это 2564 год.

Я все больше распаляюсь, я несу бред, этот телефон сводит меня с ума. Я говорю директору, что умру за сотни лет до того, как мне проведут телефон, и что мертвые не умеют разговаривать, а даже если бы и умели, то с кем я буду говорить, если все мои друзья к тому времени тоже умрут.

Директор — по крайней мере, он сказал, что он директор, и я вынужден верить — сочувственно слушает.

— Да, — говорит он понимающе. — Я знаю, — добавляет он мягко, как ментоловая конфета. — А кстати, — восклицает он с воодушевлением, — откуда вы звоните сейчас?

— Из телефонной будки, — отвечаю я.

— Там же сильный снег, — говорит он сочувственно. — Вы, наверное, совсем замерзли. Такой холодной зимы не было уже лет сто.

— Замерз, — отвечаю я.

И уже думаю, что мы подружились.

— Нельзя ли мне провести телефон пораньше? — спрашиваю я, умиротворенный эликсиром его доброты. — Мне нужен телефон прямо сейчас, — говорю я, — Вокруг будки собрались люди, им тоже надо звонить. У одного крюк вместо руки, а у юноши по тубе ползают мохнатые муравьи. Наверное, у них мелкие зубки. Я боюсь этих людей, особенно старуху — у нее в руках что-то вроде заточенного зонтика. Когда же мне проведут телефон? — молю я: все мое самоуважение давно улетучилось.

— Поскольку ваш случай особый, — мягко говорит директор, — я ставлю вас на две тысячи триста пятый год и оформляю срочный заказ, чтобы уж наверняка. Но если получится лет на десять раньше или позже, не беспокойтесь. Когда вы будете дома, чтобы мы подключили вам телефон?

Старуха с зонтиком описывает круги вокруг будки. Судя по виду, эта штука одним ударом снесет башку носорогу.

— Что мне делать со старухой? — шепчу я.

— Вы с ней подружи́тесь, — шепчет он. — Новые знакомства стимулируют. Так когда вы будете дома, давайте назначим точное время?

— Через триста двадцать семь лет? — говорю я.

— С восьми до двенадцати утра или с часу до пяти дня? — продолжает он.

— А если она не захочет со мной дружить? — шепчу я.

— Этого просто не может быть, — шепчет он в ответ. — Вы изумительный человек. Я успел вас полюбить.

Я не всегда этим занимался. Однажды я много путешествовал по миру, и дороги часто приводили меня в Бейрут.

Я полюбил бейрутские завтраки. Рядом с отелем имелся немецкий ресторан, и я каждое утро ел там на завтрак жаркое из маринованного мяса, краснокочанную капусту и горячий картофельный салат. Затем я заказывал рубленый шницель.

Во время завтрака я выпивал три бутылки пива, а на закуску получал кусок яблочного штруделя и стакан шнапса.

Это здорово — начинать день с доброго немецкого завтрака в Бейруте.

Все было на месте, кроме школы. Желтые дорожные знаки предупреждали водителей, чтобы те ехали осторожнее, потому что рядом школа.

На знаках силуэты мальчика и девочки с учебниками под мышкой. Знаки придумали специально, чтобы водители ехали осторожно, а ученики этой школы росли ответственными гражданами. Вот только школы не было.

Я думаю обо всех тех, кто едет медленно и осторожно, но не видит никакой школы и удивляется, куда она подевалась, а многие наверняка решают, что просто ее не заметили, сами виноваты как можно просмотреть школу?