В ходе дознания выяснилось, что не Каупер, а Монтегю Уэбб, желая убедить профессора Аддлтона в подлинности находки, отправил ему несколько черепков из собственной коллекции, солгав, что нашел их в могильнике.

Коронер, который расследовал дело, в заключительной речи признался, что ему не ясны мотивы, толкнувшие Гейдона Каупера на преступление. Он предположил, что убийца имел на профессора зуб, но что именно послужило причиной ненависти, не понимал. После того как несколько человек упомянули о странном поведении Каупера, коронер немедля вынес вердикт о том, что Гейдон, помутившись рассудком, сначала убил профессора Аддлтона, а потом покончил с собой. Таким образом, история позора профессора Аддлтона, если ему, конечно, было чего стыдиться, осталась тайной.

После дознания нам так и не представилась возможность поговорить с мисс Аддлтон. Девушка пришла на суд со своим адвокатом и, как только заседание объявили закрытым, немедленно села в экипаж и отбыла на вокзал.

Думаю, Холмс потом написал ей, выразив сожаление, что не сумел предотвратить гибель ее отца. Говорить о вещах столь личного свойства было не в характере моего друга. Могу сказать лишь одно: на протяжении нескольких дней после нашего возвращения в Лондон мой друг пребывал в подавленном настроении и либо уединялся у себя в комнате, где играл на скрипке, либо с мрачным видом лежал на диване в гостиной, уставив взгляд в потолок. Бодрое расположение духа Холмсу вернул инспектор Лестрейд, обратившийся к нам за помощью в расследовании загадочного дела о фальсификации картин Ганса Гольбейна.

О деле Аддлтона мой друг снова заговорил только месяц спустя, за завтраком.

– Уотсон, взгляните на заметку внизу третьей страницы, – промолвил он, протянув мне «Таймс». – Возможно, она покажется вам занятной.

В небольшой статье, кратко излагавшей обстоятельства смерти Гейдона Каупера, говорилось следующее:

В ходе осмотра имущества покойного были обнаружены предметы, извлеченные из древнего кургана, раскопками которого погибший, по всей вероятности, занимался незадолго до своей смерти. Среди них хотелось бы особо отметить редчайшие образцы доисторических гончарных изделий, а также каменный топор изумительной работы. Специалисты утверждают, что коллекция представляет собой одно из лучших собраний древностей, найденных за последние годы. В силу отсутствия у погибшего наследников все предметы переданы музею города Труро и в скором времени будут выставлены на обозрение.

– Какая ирония! Вы не находите, Уотсон? – промолвил Холмс, когда я, дочитав, отложил в сторону газету.

– Ирония? В каком смысле? – удивился я, не понимая, к чему клонит друг.

– Ну как же! Подобное открытие могло бы не только стать блестящим венцом археологической карьеры профессора Аддлтона, но и вернуть Гейдону Кауперу доброе имя. Слишком поздно, старина! Слишком поздно! – Взяв в руки газету, он тряхнул ею, чтобы расправить, и добавил: – Кстати сказать, Уотсон, я буду вам весьма признателен, если вы воздержитесь от публикации отчета об этом деле. Я большой поклонник научных трудов профессора Аддлтона и потому не желаю, чтобы огласка этой истории каким бы то ни было образом запятнала его репутацию. Да и мою тоже, коли уж об этом зашла речь.

– Вашу, Холмс? – воскликнул я.

Некоторое время он молча смотрел на меня с мрачным видом и наконец произнес:

– Осознание собственной неудачи может быть столь же болезненным, как стыд или любое другое из человеческих чувств, делающих нас слабыми. Мне бы не хотелось, чтобы всем и каждому стало известно о моем фиаско.

Я дал слово сохранить эту историю в тайне и сдержал его, лишь вскользь упомянув о ней в одном из своих рассказов[35].

Что же касается Холмса, то он больше ни разу не упоминал ни о трагическом происшествии с профессором Аддлтоном, ни о секундном колебании, помешавшем моему другу спустить курок, когда он держал на мушке Гейдона Каупера, стоявшего на вершине гранитного утеса.

– Вот это да! Как странно, Уотсон, вы не находите? – произнес Холмс, резко остановившись и показав тростью на то, что его изумило.

Весь день лил дождь, но часам к пяти вечера распогодилось, и Холмс предложил мне отправиться на прогулку, чтобы размяться. Бесцельно блуждая по улицам, мы оказались в восточной части Лондона, среди переплетения глухих переулков, лежащих за Тоттенхэм-Корт-роуд в районе Коулвилл-Корта. Нас окружало скопление низких, ничем не примечательных кирпичных домишек. Время от времени бесконечная череда фасадов прерывалась, чтобы уступить место убогим лавчонкам, принадлежавшим в основном ростовщикам да торговцам всяким старьем.

Насколько я мог судить, магазинчик, в сторону которого указывал тростью великий сыщик, ничем не отличался от своих собратьев. Над закрытыми ставнями окном висела табличка «И. Абрахамс. Продажа и покупка редкостей». Застекленная дверь была прикрыта изнутри шторой.

– Закрыто, – промолвил я, недоумевая, чем лавка привлекла внимание друга.

– Именно, Уотсон! А теперь давайте подумаем, зачем старику Абрахамсу понадобилось закрывать лавку в это время дня. Предлагаю это узнать. Обычно он держит ее открытой до позднего вечера.

– Так вы знаете хозяина? – спросил я, когда мы двинулись через дорогу.

– Как-то я прикупил у него одну вещь[36], так что, коли уж мы оказались в этом районе, почему бы к нему снова не заглянуть? – сказал Холмс. – Он человек честный, и с ним можно иметь дело, не опасаясь обмана.

Великий сыщик подошел к двери, несколько раз постучал и, не услышав ответа, приник глазом к щелке в ставнях.

– Может, он ушел? – предположил я.

– Отнюдь. Он дома. В дальней комнате горит свет.

– В таком случае, может быть, он заболел?

– К чему гадать? Сейчас мы все узнаем. – Наклонившись, он прокричал в щель для писем: – Мистер Абрахамс! Вы дома? Это я, Шерлок Холмс!

Несколько секунд прошли в тишине, и вдруг шторка на застекленной двери чуть отодвинулась в сторону и некто невидимый окинул нас взглядом. Зазвенела цепь, лязгнули засовы, и дверь чуть приотворилась – ровно настолько, чтобы мы смогли протиснуться внутрь.

– Заходите, мистер Холмс! Живее! – настойчиво прошептал чей-то голос.

Только успели мы проскользнуть внутрь, как дверь за нами тут же захлопнулась. В помещении царил полумрак, поэтому мне не удалось разглядеть лицо хозяина. Я лишь разобрал, что передо мной согбенный старик, который, задвинув засовы и водрузив на место цепь, шаркающей походкой двинулся впереди нас в комнату на задах магазина.