войну, мистер Бейкер, ― продолжила она. ― Только вот моя война научила меня никогда не опускать руки и бороться до самого конца. У меня за спиной всегда стояли люди, которые бились вместе со мной, и именно они давали мне силы на то, чтобы после каждого падения я вставала вновь. Я не заставляю вас принимать мою помощь, но это вовсе не означает, что я отступлю. Даже если вы начнете бой в одиночку, вы никогда не будете сражаться один. Потому что и за вашей спиной всегда будет кто―то стоять.

Видел, что последние слова дались ей с огромным трудом, потому что она прошептала их одними губами. Эбигейл так быстро сорвалась с места, что даже не позволила мне ответить.

Но даже если бы и позволила, что я мог сказать?

Чувствовал, что, говоря ему все это, она была искренна, как никогда.

Чувствовал, что, пытаясь достучаться до него, растеребила собственную рану.

Но больше, чем всё это, чувствовал, что она смогла найти внутри меня то, что я считал навсегда потерянным.

жал пальцы в кулаки и со всей силой ударил ими по стене. Закрывая глаза и сдерживая внутри мучительный крик. Прикосновение холодного камня к коже заставило плотно стиснуть зубы.

Я не должен был меняться. Просто не имел права. Мне нужно было научиться контролировать в себе то, что она смогла пробудить. Мой Зверь должен быть сильнее. Всегда. И во всем.

Медленно дышал, пытаясь снова взять себя в руки.

Ей не удастся изменить меня. Не удастся спасти.

Она просто не понимает, с чем ей придется столкнуться.

Не понимает, что внутри меня сидит Тьма. И что для меня уже нет обратного пути.

Потому что тот, кто хотя бы раз коснулся этой тьмы, навсегда остается в её власти.

Господи, в этой девочке было столько света… столько чистоты, силы и веры…

Я просто не мог позволить ей пойти за мной. Надеяться на то, чему не бывать.

Она должна была держаться от меня как можно дальше. И я должен был сделать так, чтобы она сама захотела уйти.

А для этого должен был показать ей своё истинное лицо.

Лицо дикого Зверя с душой сущего Дьявола.

9. Эбигейл и Дарен

Выбежала с террасы в зал, и остановилась в дальнем углу стены, хватаясь за неё, как за опору. Пыталась успокоиться, но грудь сдавливало с такой силой, что дышать становилось невозможно. Из глаз брызнули слезы, заставляя ощутить тянущую боль в груди. Казалось, словно кто―то медленно резал мою плоть лезвием, стараясь при этом заставить кричать как можно сильнее, намеренно оставляя в сознании и лишая даже капли морфина.

Крепче вцепилась пальцами в штукатурку, чувствуя, как старые раны открылись вновь. И ныть стали вдвое… нет, вчетверо сильнее.

Я лечила эту боль неделями, месяцами, годами.

Долгое время училась контролировать её действие внутри.

И именно в тот момент, когда решила, что, наконец, справилась, ― всё, чего таким упорным трудом добивалась, рухнуло перед моими глазами как карточный домик.

Порывисто. Безжалостно. Лишь от одного дуновения ветерка.

Мы никогда не забываем боль своего прошлого.

Да, она утихает. Становится меньше и ощущается не так явно. Но, вместе с тем, навсегда остается с нами.

Я не знала, сколько проплакала, но каждую минуту, проведенную в пелене воспоминаний, всеми силами пыталась отогнать их прочь.

Как можно дальше от меня самой. Как можно дальше от моей семьи.

— Эй, а я везде тебя ищу, ― обеспокоенный голос заставил взять себя в руки. Сделать вид, что ничего не случилось. И, насколько это было возможно, улыбнуться.

— Музыка была слишком громкой. Мне захотелось немного побыть в тишине.

Весьма странная отговорка для той, которая почти всю свою жизнь проработала в баре в самом центре Манхэттена, где о тишине и покое люди, по всей видимости, даже и не слышали. К такому ― хочешь ты или нет ― привыкаешь. Вот и я привыкла. Так что громкая музыка в последнюю очередь могла заставить меня чувствовать дискомфорт.

— Понимаю, ― улыбнулась Элейн, ― к тому же этот вечер забрал у тебя много сил.

— Да, ― согласилась я, мыслями находясь совсем не здесь.

Я думала о мужчине, который остался за стеклянными дверьми, и который заставил меня чувствовать необъяснимое желание быть рядом.

Быть рядом для того, чтобы в любой момент, когда это только понадобится, прийти ему на помощь.

Я вспомнила боль, промелькнувшую в его глазах. Вспомнила его сжатые в кулаки пальцы, напряженные скулы. Он не хотел моей помощи, однако отчаянно в ней нуждался.

Я знала это. Ощущала каждой клеточкой.

Двери с шумом разъехались, и мы с Элейн повернулись.

Дарен вышел с террасы. Его взгляд был опущен, а тело все так же напряжено.

Когда он поднял глаза, я замерла.

Дыхания снова не хватало, а сердце начало колотиться с удвоенной силой. Но вот только причина этому теперь была совершенно иная.

Одного его взгляда, казалось, было достаточно, чтобы понять, что творилось у меня на душе. Он словно видел меня насквозь. Чувствовал всё, о чем я думала. И разделял эту боль вместе со мной. Пытался разделить.

Такой мягкости в его глазах я еще никогда прежде не видела.

— Тоже захотел побыть в тишине? ― с легкой издевкой спросила Элейн, широко улыбнувшись.

Выражение на лице Дарена переменилось ― перед нами снова стоял тот суровый надменный Гордец, которого когда―то я впервые встретила в переулке.

— Важный звонок, ― ответил он, поворачиваясь к сестре.

— О да, ― она весело закатила глаза, ― работа прежде всего.

— Дарен! ― сладкий, но вместе с тем, властный голос, заполнил пространство. ― Я везде тебя ищу! Ты что, забыл, что должен дать Агнесс Янг интервью? И они уже давно пришли, ― со странным намеком сказала Холли, а затем схватила Дарена под руку и, повиснув на ней, повела его за собой.

Её хищный взгляд и наглая улыбка громко кричали: «смотрите, стервы! Это мой мужчина! Дарен Бейкер принадлежит мне!».

Не выдержав, закатила глаза. Вот же фифа.

— Пойдем со мной, ― не громко позвала Элейн. ― Я хочу кое с кем тебя познакомить.

Мы двинулись через толпу по направлению к лифту. Элейн здоровалась с теми гостями, которых ещё не видела. Кому―то кивала, кому―то улыбалась.

Было так странно наблюдать за настоящими эмоциями и чувствами и понимать, что почти каждый присутствующий здесь был открыт и сердцем, и душой. Чист и неподделен.

Возможно, это высшее общество было не такое уж и фальшивое.