В ноябре, когда выпали и растаяли первые два снега, барона вызвали в Петербург. Вернулся он через неделю с рукой на перевязи. Рассказал по секрету Лыкову и Благово, что его привлекали к аресту австро-венгерского резидента в Киеве графа Нештвади, знаменитого стрелка и фехтовальщика. Чтобы взять его вместе с уликами, с украденными секретными документами и кодами, решено было арестовать графа непосредственно при переходе через границу.

– Дали мне в помощь штабс-капитана пограничной стражи Одинцова со взводом стрелков. Типаж отличный, самый что ни на есть русский: этакий капитан Тушин из сочинения графа Толстого «Война и мир». Слегка затурканный, вполне заурядный, но честный и службу свою знает. Я петушусь, говорю, что троих-то я уж как-нибудь и без их помощи повяжу; он со всем соглашается и делает по-своему. Как потом выясняется, не зря…

Ну вот. Когда Нештвади через, как он думал, пустой кордон начал переходить в Галицию, я вышел из засады и предложил ему сдаться по-хорошему. Для вправления мозгов сразу отстрелил конечности двум его агентам, с двадцати саженей. Обрисовал, так сказать, перспективы… И тут вдруг за моей спиной крики, топот, и из-за леса несется на меня с той стороны взвод мадьярских гусар! Представляете? Мы ошиблись насчет графа; он вез слишком важные документы. Нештвади, как потом выяснилось, купил делопроизводителя в штабе Киевского военного округа, и тот доставил ему мобилизационный план и план развертывания. И ради спасения таких бумаг австрияки решились на вооруженное вторжение на российскую территорию. Двенадцать всадников – и я, с шестизарядной пукалкой. Вот тогда я испугался, что граф меня пройдет…

И тут вдруг, как чертик из коробочки, выскакивает из куста Одинцов. Весь укрытый ветками, чистый леший. И кричит:

– Ребята! Целься в конь! Пли!

Из того же куста раздается залп, и из двенадцати гусаров шесть тут же падают на землю. Ругаясь, все шестеро встают и, хромая и охая, улепетывают назад, в свою проклятую Австро-Венгрию. Стрелки били только коней! Я пытаюсь уложить хоть кого-нибудь из них, а Одинцов хватает меня за руку и отводит револьвер! Не надо, говорит, барон, и так уже бегут; они люди подневольные, не берите грех на душу… Я удивился – и не взял.

– А пулю как же словил? – полюбопытствовал Лыков.

– Как-как? По дурости, как их еще ловят! Пока мы с гусарами воевали – про Нештвади забыли. Вдруг я чувствую зуд под левой лопаткой. Ясное дело – взяли на мушку… Прыгнул рыбкой в траву, но вот, все-таки зацепили.

– И что Нештвади?

– А… Он теперь и не стрелок, и не фехтовальщик. Не люблю я, когда мне в спину стреляют; отстрелил ему пальцы…

Только в декабре владыка принял иконостасы, стали ждать государя. Прождали все Рождество, Новый год, минуло Крещенье – тот все не ехал. Объявили новогодние награды. Благово, ожидавший станиславскую ленту, не получил ничего; Лыкову вышел годовой оклад за Зембовичей и Тунгуса. Наконец, из столицы назначили дату визита его величества – 10 февраля. Тут-то и пошли убийства эффенбаховских агентов в Москве. Благово понял – началась непосредственная подготовка к покушению. Надо было найти нижегородскую квартиру Сашки-Цирюльника, но именно это и не получалось…

Лыков заметил, что Благово смотрит на часы уже второй раз. Что-то еще тревожило его начальника. Что же?

Алексей не знал, что сегодня утром в кабинет начальника сыскной полиции ввалился вальяжный мужчина в бобровой шинели, сметая на пути секретаря. Благово с неудовольствием поднял глаза от бумаг и встал навстречу навязчивому посетителю. Неожиданно тот разверз бобровые объятья и сказал:

– Пашка! Совсем зазнался, барбос, отгородился от друзей секретарями!

– Батюшки святы! – ахнул Благово. – Ваня!

Это был его приятель еще по губернской гимназии, Иван Енгалычев. В отличие от Павла Афанасьевича, он пошел «по кавалерии», и к моменту отставки друга из флота был поручиком. Они не видались с шестьдесят второго года.

– Экого ты, Иван, бобра-то начепил. Я думал, ты уже полковник, в генералы целишь, а ты штафирка?

Енгалычев уселся в кресло, не снимая шубы, и ждал, пока уйдет секретарь Благово. Когда они остались вдвоем, стер с лица дурацкую улыбку и теперь смотрел серьезно и значительно. Сыщик понял, что предстоит важный разговор.

– Ты у нас, Паша, времени зря не терял. Семь лет без дела проболтался, а, глядь, уж статский советник. Два Владимира имеешь, и на станиславскую ленту представление лежит.

– Так лежит все-таки? А ведь не дали к Рождеству!

– Лежит, сам видел. К Пасхе получишь. А в бобрах да с глупой рожей – это я так, для маскировки. Ты угадал: я Генерального штаба полковник и к той же Пасхе стану генералом. Я управляющий канцелярией Военно-Ученого комитета при Военном министерстве.

– Военно-Ученый комитет? Это что за зверь? Воруете на западе военные книжки и пересказываете их своими словами министру?

Енгалычев улыбнулся, но одними губами:

– Есть и такое, но бывает и поинтереснее. Военно-Ученый комитет, мой милый – это русская военная разведка. Возглавляет его генерал-адъютант Обручев, «русский Мольтке». Очень скоро, я надеюсь, он станет начальником Главного штаба.

– Военная разведка… Понятно. Тебя интересует Таубе?

– Меня интересуешь ты. Сегодня вечером, ровно в девять, я к тебе приду. Надо поговорить. Будь, пожалуйста, один, без этого твоего костолома Лыкова.

И загадочный полковник в бобрах ушел. А Благово проанализировал разговор и понял, что ничего хорошего он сегодня вечером от друга детства не услышит.

Поэтому без четверти девять Павел Афанасьевич выгнал своего помощника домой отсыпаться. Сам разложил на угловом столике хурму, поставил бутылку «Мартеля» и две рюмки и принялся ждать.

Губернаторский дом в кремле.

Ровно в девять Енгалычев, в той же шубе, ввалился в кабинет, сбросил меха и первым делом махнул с морозу рюмку коньяку.

– Эх, Паша, тут у вас и холодно. Б-р-р! Выпей и ты, иначе можем не совпасть в оценке ситуации.

Это было сказано таким начальственным тоном, что Благово безропотно подчинился. Однокашники уселись «визави»; два умных человека внимательно посмотрели друг другу в глаза.

– Ты знаешь, Павел, что государь женился?

Статский советник ожидал любого начала разговора, только не такого.

– Как это женился? Он же овдовел меньше года назад. Императрица Мария Александровна умерла… в апреле!

– Точно так. А в мае он женился.

– Не понял, – разволновался Благово, хотя обещал себе оставаться хладнокровным, что бы ни услышал. – Раньше, чем через год нельзя. Не по-христиански!