— Да потому что он восемнадцать лет сюда ни разу не звонил!

Я опешил. На маме буквально не было лица. Я знал, конечно, что отец и Олег дружили в детстве и юности. Но что и маму связывают с Олегом какие‑то странные, скрываемые от меня отношения, даже и не подозревал. За пять лет моих занятий у Олега мама была в клубе раза три, последний раз – пару лет назад, даже на аттестациях, на которые приходят все родители, она была только на двух. Я думал, это из‑за того, что мама недолюбливает Айкидо, ей очень не нравились драки и всякие подготовки к дракам, в том числе и занятия боевыми искусствами. Но оказывается, причина ещё и в Олеге. Мама сказала, что Олег не звонил сюда именно восемнадцать лет, она не сказала, что он “не звонил никогда”. Значит когда‑то давно, ещё задолго до моего рождения – звонил, а потом почему‑то перестал…

— Максимушка! Прошу тебя! Умоляю! Ну скажи правду! Ну не мог Олег ни с того, ни с сего просто так сюда позвонить! Сынок! Ну пожалуйста!

Мама была готова окончательно расплакаться, Лапка жалобно мяукала, тёрлась о мамины ноги и требовательно смотрела на меня. Что тут было делать? Пришлось говорить правду. Вернее – полуправду, которая, как известно, хуже откровенной лжи. Но сказать, что я завтра должен драться с Тайсоном, маме я не мог никак. Эх, и угораздило же Олега позвонить!

Я обнял маму и стал как можно спокойнее и убедительнее рассказывать, что завтра мне предстоит драка, от которой мне никак нельзя отказаться, иначе жизни в школе мне больше не будет, я стану всеми презираемым существом. Драка – совершенно ерундовая для такого “здоровенного парня” (сама же недавно говорила!) да ещё и айкдидоиста с третьим кю. Но дело в том, что эта драка – едва ли не первая в моей жизни, если не считать совсем уж пустяковых стычек, а Олег Иванович это знает, и ему почему‑то кажется, что я могу страшно разволноваться, вот он и позвонил, чтобы подбодрить.

— Мама, ты же сама говорила, что мальчик должен уметь давать сдачи!

— Это я говорила, когда ты ходил в детский сад, и тебя обижали даже девочки младше тебя!

— Ага, тогда, значит, драться было можно, даже с девочками, а теперь – нельзя?! Теперь, значит, мальчик сдачи давать не должен?! Значит, ты считаешь, что мне лучше “опуститься” ниже плинтуса, чем рискнуть заработать пару синяков?!

— Максим, откуда у тебя такие выражения?! Да ничего я не считаю, просто мне страшно! “Пара синяков” – это бы ещё ладно! Сейчас же в школах столько бандитов! Взять хотя бы этого вашего, как его, “Тайсона”, его же даже милиция боится! Ты хоть не с кем‑нибудь из его дружков драться собираешься?

То, что Тайсона боится “даже милиция”, это мама, конечно, преувеличила. А не трогала милиция его, наверное, просто потому, что ничего, как говорил Олег, действительно серьёзного за ним пока что не было. Об этом я сказал маме, но это вовсе её ни успокоило. И мне пришлось, скрепя сердце, пообещать ей, даже дать по её требованию честное слово, что завтрашняя драка – вовсе не с дружком Тайсона. Что драка – не с дружком, а с самим Тайсоном, об этом я, разумеется, промолчал.

Постепенно мама немного успокоилась, кажется, поверила всему, что я сказал. Ей, конечно, было очень тревожно, но в то же время – радовало, что у меня нет страха перед завтрашним испытанием, что её сын наконец действительно становится мужчиной. То, что я избегаю драк, вовсе не было для неё секретом и тоже тревожило, не меньше, чем папу. Мама не любила драк, но и не хотела, чтобы я вырос, так и не научившись защищать себя перед всякими сволочами. Ей было страшно, но она решилась не препятствовать. Знала бы она, с кем предстоит мне завтра схлестнуться!

— Ну что ж, Максим. Ты уже большой. И мама не всегда с тобой рядом будет. Если ты считаешь, сынок, что тебе обязательно надо завтра драться, может быть действительно – надо. Будь только осторожен, Максимушка, прошу тебя. Надеюсь, хоть чему‑то Олег тебя научил. Сам‑то он драться умеет, да ещё как…

— Мама… Ты только не обижайся… Скажи, пожалуйста, почему ты ненавидишь Олега Ивановича?

— Ненавижу? Да что ты, Максимушка, с чего ты взял это?

— Ну, мама… Ты же почти никогда в клуб к нам не приходишь. А когда заходила всё‑таки, то с ним даже не поговорила, только поздоровалась издалека. И вот, “гадом” его ещё назвала! Неужели правда считаешь его гадом?

— Нет, сынок, нет! Вырвалось это у меня, извини, пожалуйста! Перепугалась я очень за тебя. Олега ненавижу? Да что ты… Просто… Не знаю даже, как сказать‑то тебе… Ты большой уже, конечно, но всё равно ещё ребёнок, не знаю, поймёшь ли.

— Мама, ты скажи всё‑таки, – тихо попросил я, – не такой уж я и ребёнок, постараюсь понять.

— Хорошо, Максимушка, я попробую. Олег… Я очень хорошо к нему отношусь, вовсе не “ненавижу”. “Гад” – это я так, с перепугу сказала, что с бабы возьмёшь…

— Мама!

— Ладно, сынок, не буду… Олег – очень хороший человек. Добрый, принципиальный, надёжный. Мы с Серёжкой (это она про папу) ничего от него, кроме хорошего, никогда не видели. Но я… Не знаю, поймёшь ли ты меня… Я боялась его всегда. Его принципиальность, даже доброта, они… я не знаю… безжалостные что ли какие‑то. Он всегда знает, как должен поступать, и поступает именно так, чего бы это ему ни стоило. И знает, как должны поступать другие. А если кто‑нибудь поступает иначе, этого Олег ему не прощает. Он, по–моему, просто вообще не умеет прощать.

Мама замолчала. Я не торопил её. Я её понимал. Меня тоже иногда пугало это в Олеге. Когда он хладнокровно ударил коленом в пах того мужика в автобусе. Когда спокойно говорил мне, прижавшему к полу Максима и уже готовому жестоко “добить” его: “Дай ему, дай”. Даже когда говорил мне, что “обидится” на меня, если завтра я пожалею Тайсона, ведь он вовсе не шутил, он ведь действительно бы обиделся и, наверное, никогда бы меня не простил. Когда в Крыму… Хотя нет, как раз в Крыму его беспощадность меня вовсе не напугала, напугало совсем другое…

— Олег всегда грудью бросался на всякую несправедливость, – помолчав, продолжала мама, – поэтому постоянно ввязывался во всякие опасные истории. И те, кто был рядом с ним – тоже волей–неволей часто ввязывались. Поэтому у меня и вырвалось это дурацкое “куда он хочет тебя втянуть?”. Я знаю, что ребёнка (я поморщился при слове “ребёнок”, но промолчал) Олег ни во что опасное не втянет. Да и вообще специально Олег никого никуда не втягивал, даже наоборот, друзей своих, а мы с Серёжкой были его друзьями, изо всех сил пытался уберечь от любой опасности. Но опасность всегда была рядом с Олегом, он как будто притягивал, вызывал её на себя, как громоотвод. Поэтому мне было очень страшно, когда мы дружили с Олегом. Не столько за себя страшно, сколько за Сергея.

— А вы с папой давно знаете Олега Ивановича?

— Да, Максимушка, давно. С папой‑то твоим они дружили ещё с детсада, точно как ты с Сашей. Вместе росли, учились в одном классе, в одном драмкружке при Доме пионеров занимались, потом – боксом оба увлеклись. Вместе, как они сами говорили, хулиганили. Как хулиганили? Не знаю, сынок, правда не знаю, ничего конкретного Серёжка мне никогда не рассказывал, Олег – тем более, а сама я не допытывалась. Летом сам папу спроси, если хочешь. Ты только не думай, что там что‑то ужасное было. Не такие они люди, чтобы что‑нибудь по–настоящему плохое сделать, зря человека обидеть… В один институт после школы, педагогический, поступили, только на разные факультеты.