Монарх – анакт – управлял государством, опираясь на разветвленный бюрократический аппарат. В этом аппарате для нас особенно интересна должность, именовавшаяся «басилей». Этимология этого термина неясна ученым; возможно, слово имеет догреческое происхождение. Басилей не был высокопоставленным сановником. Он являлся главой отдельной сельской общины, подчинялся верховной власти анакта и занимал место одного из низших звеньев административной цепочки. Говоря современным языком, басилей в ахейском государстве – это что-то вроде деревенского старосты. Под контролем одного анакта могло находиться несколько десятков басилеев.

А впоследствии, в классической греческой цивилизации, ситуация резко изменилась. Титул «анакт» уже, как правило, не применялся к людям, а лишь к богам, да еще к мифологическим героям самого высокого ранга. Обычным словом для обозначения царя стало, как ни парадоксально, именно «басилей». Как же это получилось? Ответив на этот вопрос, мы тем самым раскроем (хотя бы отчасти) и загадку перехода от дворцового царства к полису.

В результате так называемого «дорийского нашествия» дворцовые царства рухнули. Однако мир сельских общин, входивший в состав этих государств, естественно, никуда не делся. Он продолжал существовать, жить своей жизнью. Если можно так выразиться, анакты исчезли, но басилеи остались. Они-то и стали теперь высшей, ни от кого не зависящей властью, «последней инстанцией».

С социума (общества) как бы сняли самый верхний этаж. И этот социум дворцового царства распался, расчленился, превратился в конгломерат мелких сельских общин, пестрый и в то же время единообразный[47]. Каждая такая община представляла собой деревню или в лучшем случае поселок, окруженный сельскохозяйственными угодьями. Тем не менее эти селения гордо называли себя «полисами» (городами), хотя в стадиальном плане они были, если пользоваться современным определением, скорее протополисами. Однако каждое из них пользовалось полной независимостью, и в этом смысле они являлись зачатками будущих классических полисов. Дальнейшее их развитие было уже вполне естественным и закономерным развертыванием потенций, изначально заложенных в самом феномене. Развитие это заключалось прежде всего в том, что в ходе процесса интенсивной урбанизации, проходившего в течение архаической эпохи, деревни и поселки превращались в города. Следовательно, сельские общины перерастали в городские; тем самым из протополиса рождался полис. Ведь выше полис как раз был определен как городская гражданская община.

Полис и даже протополис буквально с первых шагов своего существования замыкался на себя, «окукливался», превращался в самодовлеющий мирок, опирающийся по возможности только на собственные силы и противопоставленный остальному миру. Отношения с соседними такими же полисами были напряженными, враждебными и вообще сводились к минимуму. Ведь от соседей всегда можно было ждать недоброго. В подобных условиях сложились идеалы автаркии и автономии – экономической и политической самостоятельности.

Главой протополиса оказывался басилей. Но, как бы этот правитель ни пытался уподобиться былому ахейскому анакту, в его распоряжении уже не было мощных властных механизмов: ни бюрократии, ни профессионального войска. Поэтому власть басилеев являлась весьма рыхлой и примитивной; иной она и не могла быть.

Басилея окружали аристократы. Вопрос о генезисе этого социального слоя в греческих полисах до сих пор неясен ученым. Аристократы противопоставляли себя низшим слоям населения, демосу, прежде всего своим происхождением. Они возводили свои родословные к легендарным героям ахейской эпохи, упоминавшимся в эпических поэмах: кто к Гераклу, кто к Аяксу, кто к Нелею… Достоверность этих генеалогий ныне, конечно, уже нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть.

Впрочем, известно, что в архаичных, традиционных обществах люди очень трепетно относятся к своим генеалогическим преданиям, помнят наизусть длинные перечни предков – десятки имен, сменяющих друг друга из поколения в поколение. Вносить в эти перечни произвольные изменения, приписывать себе чужих предков или придумывать несуществующих – кощунственно, недопустимо. Это чревато божественным наказанием. Вряд ли такие фальсификации родословных часто предпринимались: ведь атеистов на этой ранней стадии развития греческой цивилизации еще не было, все верили в богов и в возможность кары с их стороны. Так что в основном аристократические генеалогии греков заслуживают того, чтобы к ним относились серьезно.

Аристократия в полисе могла формироваться различными путями. Например, за несколько веков разрастается царский род. Отпрыски его боковых ветвей, так сказать, «принцы крови», уже не имеют законного права на престол, но знатного происхождения у них никто отнять не может, и им они гордятся. Другой вариант: в результате синойкизма (объединения) сливаются в единый полис несколько общин – каждая во главе со своим басилеем. Один из этих басилеев, самый сильный, становится главой нового государства, а другие превращаются в обычных аристократов.

Возможно было, наконец, и внедрение аристократии извне – путем иммиграции. Так, в Афины на рубеже II–I тысячелетий до н. э. переселились многие беженцы-аристократы из Пелопоннеса, спасавшиеся от нашествия дорийцев. Афиняне радушно их принимали, и эти высокородные изгнанники сразу занимали высокое положение в общине. Один из иммигрантских знатных родов – Медонтиды из мессенского Пилоса – стал даже правящей династией афинских царей-басилеев.

Чем больше становилось в полисе аристократов, тем больше их сословие усиливалось. А усиливаясь, стремилось к власти и постепенно ограничивало полномочия царей, отнимало у них одну за другой важнейшие функции. Слабые басилеи при всем желании не могли противиться этому массированному натиску и поневоле шли на уступки. Заканчивалось это практически всегда полным их отстранением от управления государством. Примитивная монархия превращалась в республику – вначале с олигархическим устройством, где правил более или менее узкий круг знати.

Приведем пример такого перехода, который стал известен (точнее, реконструирован нами) совсем недавно. Археологами открыт на острове Эвбея, в районе современной деревушки Левканди, какой-то очень крупный раннегреческий город, впоследствии погибший. К сожалению, неизвестно его античное именование, из-за чего в научной литературе этот центр обычно так и именуют – Левканди.

Значение этого поселения в особенной степени выясняется по итогам раскопок его некрополей (кладбищ), на которых обнаружены почти две сотни могил и более сотни погребальных кострищ. Все они датируются XI–IX вв. до н. э., и, что чрезвычайно примечательно, ни одно не было разграблено в древности. В результате богатейший материал предстает во всей своей изначальной полноте.

На одном из левкандийских некрополей были обнаружены остатки постройки середины X в. до н. э. – здания размером 45×10 м, с рядом деревянных колонн вокруг и апсидой с одной стороны. Этот сенсационный памятник перечеркивает многие элементы устоявшихся воззрений на историю эволюции античной архитектуры и побуждает к серьезной ревизии всех этих взглядов. Еще недавно никому и в голову не могло прийти, что в столь раннюю эпоху возводились такие монументальные сооружения. Левкандийское здание сопоставимо по размерам со средним дворцом микенской эпохи, а с другой стороны уже приближается к среднему храму эпохи классической (хотя пропорции еще иные – более узкие и вытянутые).