Рози красила себе ногти на ногах, заложив между пальцами кусочки мыла, чтобы лишний лак не прилип. Не забыть бы: больше никогда не стану пользоваться мылом!

Тут Рози сказала:

— Свен всегда целует меня, как только видит. Вообще он целует меня почти все время. Даже когда ест.

Мы сказали:

— Блин!

Дейв с Эллен отошли за столб, и мы не могли видеть, что происходит. Я была как бы немного этому рада: хотя у меня и есть бой-френд, и нет меня счастливей, и я ни секунды не думаю о другом парне, я твердой рукой избавилась от краснопопости, у меня только специфичная тяга совершенно без признаков вселенской, мне не особенно нравится, когда Дейв целуется с другими. Не знаю, почему.

Матика

Эллен на уроке запыхтела. Она шмыгала носом рядом с Джас и, как я видела, рассказывала ей, что произошло. Но поскольку Джас игнорирует даже мои записки, я ничего не могу разузнать. Потом Эллен подняла руку и сказала, что заболела и ей нужно пойти к врачу.

Я знаю, что мне часто хочется пыхтеть и шмыгать на матике, но с походом к врачу она, по-моему, все-таки переборщила. Кстати, мы решали задачи с числом пи…. Как я уже не раз отмечала, неужели древним грекам нечем было заняться, как только измерять всякие штуки? Или, если ванны переполнятся, выскакивать из них с криком «Эврика!»? Я считаю, что «Эврика!» по-гречески — «Черт, какая горячая вода!» Может быть, это был первый древнегреческий анекдот?…

Дневной перерыв

Мировая сенсация! Дейв бросил Эллен!!! И Эллен — несчастная покинутая. Эллен практически в истерике сидит в туалете около химической лаборатории. Глаза у нее опухшие и красные, как у мыши. Она глотает воздух, пытается что-то сказать, и снова захлебывается плачем. Сестра Джас обнимает ее. В конце концов, Эллен удалось сказать:

— Он, он… сказал, что впервые понял… на рыб-пати, что он… он…

Шмыг-шмыг, всхлип-всхлип.

Я подумала: «Как же я проголодалась. Будет ли с моей стороны бесчувственным откусить от батончика “Mars”?»

Но Эллен заставила себя продолжать:

— То есть, я ему сказала: я что-то сделала не так? А он сказал… он сказал: «Нет, тыклассная девчонка, это я сделал, а не ты. Это из-за вселенской тяги». Что он имел в виду? Что он такого сделал? Из-за какой такой вселенской тяги?

Ой, Боже мой!

Остальные кивали, а Джас кивала и смотрела на меня. Как мудрая старая сова в юбке. С руками вместо крыльев. И без клюва.

Раздался звонок. Уф!

16.30

Домой Джас шла быстрым шагом, впереди меня, как будто ее в спину что-то подталкивало. Мне пришлось чуть не трусцой поспевать за ней. Я обняла ее, а она еще прибавила шагу. Теперь уже мы обе трусили по улице. Я сказала:

— Джас, Джас! Моя маленькая подружка! Прости, что саданула тебя по коленке. Хочешь, я ее поцелую? Или отнесу тебя домой на руках? Я готова. Я сделаю что угодно, чтобы ты снова стала моей маленькой подружкой!

Она согласилась:

— Хорошо, неси меня, только не отпускай!

И мне пришлось тащить ее до дома волоком. А она не легонькая — одни штаны у нее весят не менее семи килограмм!

К тому времени, как мы добрались до калитки Джас, я уже была полумертвая. Я попыталась ее там положить, но она возмутилась: «Это калитка, а не кровать!» И пришлось мне донести ее прямо до двери. Пока она отпирала дверь, я все еще держала ее практически на руках. При этом, я так раскраснелась, что у меня голова едва не отваливалась. В конце концов, я донесла ее наверх до ее спальни.

Однако это нас рассмешило. Валяясь на ее кровати посреди миллиона мягких игрушек, я сказала:

— Джас, теперь-то ты меня простила?

— Начисть мой значок пешехода.

Мне пришлось начистить ей значок. Тогда она подумала вслух:

— Пожалуй, я могла бы приготовиться тебя простить.

Она хрустела какой-то дрянью с сыром, которой я ее кормила. Потом она протянула:

— Но простит ли тебя Эллен?

— О чем это ты? За что?

— За то, что ты целовалась с ее парнем и за… за то, что ты предоставила своей красной попе все полномочия!

— Джас, какие это права могут быть у моей попы?

— Ну, ты знаешь, о чем я говорю.

— Оставь это «ты знаешь, о чем я говорю»»!

— Да, но ты знаешь, о чем я говорю.

Моя комната

Джас считает, что я должна сказать Эллен, что случилось в присутствии Дейва, чтобы она знала, что он серийный поцелубийца и погубитель кус… и все такое… и тогда она не будет по нему убиваться.

— Хм. По нему-то она, может, и не будет убиваться, а вот меня не убьет ли?

В комнату влетела мама.

— Ты готова?

— К чему? К атомной войне? К миру во всем мире? К нечаянному наследству?

— К доктору Клуни[82]… э… я хочу сказать, к доктору Гилхоли.

— Он, конечно, клевый, но почему я должна быть к нему готова?

17.00

Я бросила быстрый взгляд на свои локти. Я мало о них думала из-за всех происшествий последних дней. Они на самом деле выглядят немного чудно, когда открыты. А я не смогу всю оставшуюся жизнь носить длинные рукава, особенно в Калифорнии. А что скажет пресса, когда я буду выходить на премьеры и вообще в свет с Робби? Я не хочу, чтобы на первых страницах газет упоминались мои локти: «Бог Любви в супер-ресторане в обществе странной девицы с торчащими локтями».

Мы вошли в Долину Недомогания (владения доктора Клуни).

«Что он вообще может с ними сделать?» — просила я маму тихо, потому что приемная, как всегда, полна помешанных.

Доктор Клуни — очень клевый! Голубоглазый, темноволосый — типаж «секси». Мама от него тащится. Как увидит его — зардеется, выпятит грудь… Он спросил:

— На что жалуетесь?

Мама задрала мне рукава, выставив напоказ мои локти, и сказала:

— У нее локти торчат.

Доктор Клуни хохотал миллион лет! Сквозь смех он проговорил:

— Ей-богу, дамы, я бы платил вам, чтобы вы приходили ко мне на прием каждый день!

Потом он все же решил осмотреть мои локти. После осмотра доктор Клуни улыбнулся мне:

— Так вот, Джорджия — скаковая лошадь.

Во имя усов Мисс Стэмп и ее же усоподобных бровей, что он такое говорит?! Он продолжал:

— У нее длинные конечности и мало жира на теле, поэтому локти кажутся болеевыступающими, чем выглядели бы при другом телосложении. Когда она вырастет, это будет менее заметно.