— Нет, — пробормотал Конор, глотая слезы.

— Ты хотел, чтобы она сорвалась.

— Нет!

— Ты должен сказать правду и сказать ее сейчас, Конор О’Молли. Скажи. Ты должен.

Конор снова покачал головой, его рот был крепко сжат, но он чувствовал огонь в груди, словно кто-то разжигал его изнутри, как маленькое солнце.

— Этот дым убивает меня, — задохнулся Конор.

— Он убьет тебя, если не скажешь, — объявило чудовище. — Ты должен сказать это.

— Я не могу.

— Ты не удержал ее. Почему?

Темнота заволокла глаза Конора, забивая нос и заполнив рот. Он начал задыхаться. Дым душил его. Убивал…

— Почему, Конор? — поинтересовалось чудовище. — Скажи мне ПОЧЕМУ? ДО того, как станет слишком поздно!

И огонь внутри Конора внезапно вспыхнул с новой силой, словно собирался пожрать его заживо. Да, он знал правду. Стон вырвался из горла Конора, стон, который перерос в крик, а потом в громкий бессловесный вопль. И когда он открыл рот, этот огонь вырвался наружу, сжигая все, уничтожая тьму, ударил в тисовое дерево, выжигая весь мир, возвращая его в первобытное состояние, а Конор все кричал, кричал и кричал, переполненный болью и печалью…

И он сказал.

Он сказал правду.

Он закончил Четвертую историю.

— Я не мог этого больше вытерпеть! — закричал он, в то время как вокруг бушевало пламя. — Я не могу смириться с тем, что она ушла! Я просто хочу, чтобы все это закончилось! Я хочу, чтобы это прекратилось!

Огонь поглотил слова, стер все вокруг, стер самого Конора.

И только тогда Конор смог вздохнуть с облегчением, потому что наконец получил наказание, которое заслужил.

Конор открыл глаза. Он лежал в траве, на холме у дома.

Он по-прежнему был жив.

Но самое худшее, похоже, уже случилось.

— Почему я остался жив? — прохрипел он, закрывая лицо руками. — Я заслужил самого худшего.

— Ты? — поинтересовалось чудовище. Оно стояло над мальчиком.

Конор начал говорить, медленно, болезненно, с трудом выговаривая каждое слово.

— Я долго думал об этом, — сказал он. — Я знал, что она не поправится, почти с самого начала. Она говорила, что ей становится лучше, потому что я хотел слышать именно это. И я верил ей. Я не возражал.

— Нет, — объявило чудовище.

Конор сглотнул, все еще борясь с собой.

— И я захотел, чтобы все закончилось. Как сильно я хотел перестать думать об этом! Я не мог ждать больше. Я не мог вынести мыслей об одиночестве.

Конор и в самом деле заплакал, и тем сильнее, чем больше думал о том, что сделал. Он плакал даже сильнее, чем тогда, когда узнал, что мама серьезно больна.

— Часть тебя все время хотела, чтобы все это закончилось, даже если это означало потерять ее, — продолжало чудовище.

Конор кивнул, совершенно неспособный говорить.

— И кошмар начался. Кошмар этот всегда заканчивался…

— Я не удержал ее, — с трудом выдавил он. — Я мог удержать ее, но не удержал.

— И это — правда, — кивнуло чудовище.

— Но я не хотел этого! — воскликнул Конор, и голос его звенел. — Я не хотел выпускать ее! А теперь она умирает, и это моя вина!

— А вот это уж точно не правда, — заметило чудовище.

* * *

Печаль сжала Конору горло, подобно удавке, мускулы свело. Он едва мог дышать, каждый вдох давался ему с большим усилием. Мальчик снова упал на землю, желая провалиться сквозь нее, раз и навсегда.

Он едва почувствовал, как огромные пальцы чудовища подняли его, сложившись лодочкой. Мягкие и нежные ветви обвили его, чтобы он мог откинуться на спину.

— Это моя вина, — сказал Конор. — Я не удержал ее. Я был слаб.

— Это не твоя вина, — объявило чудовище, его голос поплыл в воздухе, словно ветерок.

— Моя.

— Ты просто желал, чтобы боль закончилась, — продолжало чудовище. — Твоя собственная боль. И наступил конец твоему одиночеству. Это совершенно нормальные человеческие желания.

— Я не думал об этом, — возразил Конор.

— И думал, и не думал, — протянуло чудовище.

Конор фыркнул и посмотрел в лицо чудовища, которое было большим, как стена.

— Как и то, и другое может быть правдой?

— Люди — сложные существа. Как королева может одновременно быть доброй и злой ведьмой? Как убийца может быть убийцей и спасителем? Как может Провизор быть злобным, но благонамеренным человеком? Как пастор может заблуждаться, но быть добросердечным? Как невидимый человек может стать более одиноким, став видимым?

— Я не знаю, — Конор пожал плечами, хотя едва мог двигаться. — Твои истории всегда казались мне бессмысленными.

— Ответ прост: не имеет значения, что ты думаешь, — продолжало чудовище. — В мыслях ты противоречишь себе сотни раз за день. С одной стороны, ты хотел дать ей уйти, а с другой, ты в отчаянии призвал меня её спасти. Ты верил успокоительной лжи, зная болезненную правду, которая делала эту ложь необходимой. И ты сам наказал себя за веру и в то, и в другое.

— Но как ты борешься с этим? — спросил Конор, и голос его окреп. — Как бороться с этим беспорядком, который творится в душе?

— Говори правду, — ответило чудовище. — Как сейчас.

Конор снова вспомнил руку матери, и как она выскользнула…

— Прекрати, Конор О’Молли, — мягко проговорило чудовище. — Вот почему я отправился погулять — сказать тебе это, чтобы ты мог выздороветь. Ты должен услышать.

Конор сглотнул.

— Я слушаю.

— Ты пишешь свою жизнь не словами, — объяснило чудовище. — Ты пишешь ее делами. Не важно то, о чем ты думаешь. Важно только то, что ты делаешь.

Наступила тишина: Конор пытался перевести дух.

— И что мне делать? — наконец спросил он.

* * *

— Делай то же, что и сейчас, — ответило чудовище. — Говори правду.

— И всё?

— Ты думаешь, это легко? — огромные брови чудовища поползли вверх. — Ты готов был умереть, только бы не сказать ее.

Конор посмотрел на свои руки и наконец расцепил их.

— Потому что это была очень плохая правда.

— Это всего лишь мысль, — объяснило чудовище. — Одна из миллиона. Она не вызвала никакого действия.