И вот зубастая нечисть бьется, как щука на остроге. И душераздирающий вой-вопль, от которого кровь в жилах обращается в лед, оглашает окрестности. Вероятно, это больнее, чем просто царапнуть когтями по серебрёной кольчуге и скользнуть шкурой по насечке клинков.

Нет, волкодлак не издох, но теперь он был беспомощен и неопасен. Прошедшие сквозь плоть твари сталь и серебро оставили большую рваную рану, а осина вытягивала из оборотня-подранка последние силы.

Волкодлак дернулся еще раз, другой. Замер. Вой стал тише, жалобнее. Затем сменился визгом.

Перешел в скулеж. А после – в стон. В почти человеческий... в человеческий. Да, так стонут не звери – люди. Или нечисть, коей подвластно принимать людской облик.

Оборотень скорчился, свернулся калачиком вокруг копейного обломка. Сразу видать – боится даже шевельнуться, опасается потревожить жгучую рану в ногах. Но все же что-то происходило с ним, с этим неподвижным стонущим по-людски волкодлаком. Что-то...

Всеволод понял: оборотень обращался! Из звероподобного ночного демона в человека. Вслед за голосом изменял облик.

Ох, и премерзкое же это было зрелище!

Сначала грязным мохнатым рваным чулком поползла шкура с неестественно вывернутых, проткнутых копьем и часто-часто, мелко-мелко подергивающихся ног. Потом наступил черед длинных когтей. Когти вползали в бледнеющую и усыхающую на глазах плоть, обращались в пальцы с давно не стриженными загнутыми желтыми ногтями...

Конрад соскочил с седла. Отпустил перепуганного коня. Сбросил шлем-горшок. Подошел к раненой твари с мечом наголо. Но рубить не спешил. Просто стоял. Просто смотрел, как мучается волкодлак.

Дружинники подбирали и заново палили факелы. Подтягивались к раненой твари, светили огнем, заглядывали через плечо. Качали головами. Все – с оружием. На некоторых ратниках была кровь.

– Нечего пялиться, – буркнул Всеволод. – Всем строить круг! Сызнова!

Мало ли что еще таится там, в ночи...

– Убитых и раненых – в середину. Коней, что не сбежали, – туда же. Остальных искать после будем.

Дружинники быстро восстановили порушенный строй, огородились щитами и факельными огнями. Носили и отдельно складывали мертвых. Перевязывали раненых. Успокаивали оставшихся коней.

Пятерых ратников сегодня потеряли, быстро произвел нехитрый подсчет Всеволод. Троих – навсегда. Еще двое – в беспамятстве лежат и не понять, выкарабкаются ли. Остальные, слава Богу, отделались царапинами. С конями – хуже. Семеро задрано и покалечено. Десятка три разбежалось. А может, и больше. Если утром не найти – скверно.

Да, проклятый волкодлак наделал делов.

Всеволод спросил тевтонского рыцаря, стоявшего над поверженной нечистью. Негромко спросил, по-немецки:

– Ты тоже видишь в темноте, Конрад?

А иначе как бы германец достал оборотня копьем?

– Я ведь говорил уже, что прошел то же посвящение, что проходил и ты, русич.

Сакс тоже отвечал по-немецки. Правда, отвечал, даже не поднимая глаз на собеседника. Все его внимание по-прежнему было сосредоточено на волкодлаке.

А прибитая к земле тварь уже походила на человека куда как больше, чем на зверя. Шерсть, правда, не опала полностью и еще скрывала голое тело, но лапы, определенно, были теперь руками. И ногами.

Тварь лежала на боку. Копье вошло под самое седалище, разорвав обе ляжки. Рана – большая и сильно кровоточит. Кровь – темнее, чем у человека, но и не вовсе черная, как у упыря, – заливает и ноги, и срам. Не мужской – женский.

И на мохнатом еще торсе – высохшие отвислые груди.

– Баба, – поразился Всеволод. – Зачем она обращается в человека?

– Серебро жжет нечисть, а осина вытягивает из нее последние силы, – все так же, на своем родном языке, объяснил Конрад. – В человеческом облике боль от серебра и осины не столь мучительна. В человеческом облике вервольфу легче переносить такую боль. Ну и еще...

– Что?

– Думаю, тварь хочет нас разжалобить. Надеется – пощадим.

– Пощадим? – свел брови Всеволод.

– Ты хочешь этого, русич? – звук немецкой речи в ушах. И взгляд – глаза в глаза. Конрад теперь смотрел не на волкодлака, на него.

Всеволод огляделся. Растерзанные кони, израненные люди. Неподалеку лежали двое дружинников. Под открытыми шеломами – кровавая каша вместо лица. Без глаз, без зубов с белеющей костью черепа. А там вон, дальше, тот, который без головы.

– Нет, – на немецкий вопрос Всеволод ответил по-немецки же. – Нет.

Нет. Нет. И еще раз – нет. И тут не только в павших дружинниках дело. Вспомнился разгромленный обоз валашских беженцев. Бесформенные маленькие комочки в наспех вырытой неглубокой могилке. Крест, сбитый из осиновых кольев.

– Нет, не хочу.

Щадить волкодлака он не станет, хоть бабой, хоть дитем пусть прикидывается.

– Но я хочу поговорить с ним... с ней... Всеволод пристально всматривался в тварь. скидывавшую звериное обличье.

Последним менялось лицо... Морда... Лицо...

– О чем? – скривился Конрад. – О чем с ней разговаривать?

Всеволод всматривался... Нет, а ведь и правда! Верно ему показалось тогда, в самом начале. Было что-то в облике волкодлака... знакомое что-то было. Вытянутая по-собачьи, по-волчьи морда теперь становилась плоским лицом. И эти широкие скулы... и узкие глаза... и прядь слипшихся седых волос, что уже появилась из-под облезлой шкуры на голове.

– О чем, русич?

– Эту тварь не остановило слово степной колдуньи.

– Значит, не на всякого вервольфа то слово действует. А я предупреждал – полагаться надо на иное. – Тевтон шевельнул обнаженным мечом.

– ...А еще тварь похожа на... На половецкую ведьму – вот на кого она похожа.

– Что?

Конрад изменился в лице, отвернулся от Всеволода, склонился над...

– Иезус Мария! А ведь в самом деле!

...Над раненой старухой, с которой окончательно сползла личина зверя.

– Она! – воскликнул тевтон. – Она самая! Ах ты ж, ведьма! А я еще удивлялся – старуха древняя, а зубов полон рот.

Оборотень поднял голову. Но взглянул не на Конрада. Взглянула... И заговорила не с ним.

– Р-р-рас... пр-р-рас... пр-р-рости, ур-р-рус-хан. Пощ-щ-щади...

Степная шаманка, обретя человеческий облик, заново училась говорить. В словах старухи-волкодлака еще явственно слышалось звериное рычание и скулеж. Лицо колдуньи исказило гримаса ужаса и боли. По грязным морщинистым щекам катились слезы.