— Это ваше истолкование документа, — ответил Калас. — Я придерживаюсь иного мнения.

Настоятель Браумин швырнул пергамент на стол.

— В таком случае, вы искажаете намерения сторон, — заявил он. — Документ не имеет никакого отношения к постройкам внутри Сент-Прешес, поскольку земля принадлежит церкви Абеля.

— Нет, мой дорогой настоятель, — поднявшись с угрожающим видом, возразил Калас.

Браумин и герцог в упор глядели друг на друга.

— Документ имеет самое прямое отношение к тому, о чем я сказал. Это официальный закон, подтвержденный столь любимым вами покойным настоятелем Добринионом. Закон, дающий мне право арестовать любого работающего у вас ремесленника и изъять орудия труда и материалы.

— Вы рискуете вызвать гнев населения.

— Равно как и вы, уважаемый настоятель, — отрезал Калас. — Вы предлагаете работу ремесленникам, которым в послевоенное время и так хватает дела. Они вполне могут обойтись без вашего предложения, но без своих инструментов им не обойтись. Так кого, хотел бы я знать, они возненавидят? Законопослушного барона или самонадеянного нового настоятеля Сент-Прешес?

Браумин молчал. Он понимал, какую игру ведет Калас. Герцог хочет взять верх и готов начать битву, которая может иметь двоякий исход. Но готов ли Браумин вступить сейчас в эту битву? Вскоре ему придется вести другие сражения — внутри церкви. Сумеет ли он выстоять, если население Палмариса обратится против него?

Браумин улыбнулся. Надо признать, на сей раз Калас одержал победу. Настоятель усмехнулся, отвесил легкий поклон, затем покинул кабинет и вышел из дворца. Несмотря на продолжавшийся дождь, он не стал натягивать капюшон. Вдоль дорожки, ведущей к воротам, все так же стояла стража. Один из стражников выступил вперед и широко распахнул ворота перед настоятелем.

— Мастера отлично поработали, — громко заметил Браумин. — Я имел в виду, после того как Джилсепони с такой легкостью снесла эти ворота и расшвыряла ваших товарищей, попытавшихся преградить ей путь.

Стражники Бригады Непобедимых угрожающе засопели за его спиной. Браумин зашагал прочь, утешаясь, что хотя бы здесь он одержал победу.

Кровь. Запах ее был настолько густым, что он буквально ощущал ее сладковатый привкус на своем языке. Маленькая девочка поранила веткой руку и теперь, громко плача, спешила к матери. Руку она держала поднятой вверх, и тигр-оборотень видел красную, сладостно-красную полоску крови.

Де’Уннеро отвернулся и закрыл глаза, твердя себе, что этого делать нельзя. Он не вправе выпрыгнуть из-за кустов и вцепиться ребенку в горло. За всю суровую зиму он убил лишь одного человека — старого пьяницу и распутника, гибель которого не вызвала сожаления ни у кого из жителей Палмариса.

Запах бил в ноздри, и Де’Уннеро вновь повернулся в сторону приближающейся девочки.

Ее будут оплакивать, — твердил Де’Уннеро, уговаривая себя и взывая к своим нравственным принципам. Люди, приютившие его с самого начала зимы, после того как он убил и съел поври, а затем бежал с поля близ Палмариса, сделали ему много добра. Они поочередно приглашали монаха к себе на постой и делали это с радостью. Де’Уннеро не хотел есть их хлеб даром и был готов отработать свое пропитание. Но жители селения Пентхисл не нагружали его непосильной работой и всегда кормили досыта.

Всякий раз, когда тигр в нем грозил вырваться наружу и сдержать зверя не удавалось, Де’Уннеро был вынужден убегать в лес. Он охотился на оленей и даже на белок и кроликов, но тот старик был его единственной человеческой жертвой.

Зима миновала, и с приходом весны у людей, как обычно, прибавилось хлопот. Де’Уннеро отправился в лес в поисках добычи, очень рассчитывая поймать оленя, однако вместо этого набрел на заблудившегося ребенка. Когда он заметил девочку, то вначале сумел отвести взгляд. Де’Уннеро уже собирался убежать в самую глубь леса, но в этот момент девочка поранила руку, и чересчур сладостный запах крови стал настойчиво щекотать ему ноздри.

Неожиданно для себя Де’Уннеро издал негромкое рычание. Девочка замерла. Бывший епископ почуял ее страх вперемешку с упоительно-сладостным запахом крови. Он двинулся вперед. Девочка услышала хруст и пустилась бежать.

Он мог бы догнать ее одним прыжком. Один прыжок — и он перелетел бы через нее, потом распластал бы ее на земле у своих ног и обнажил прекрасную маленькую шею.

Один прыжок…

Тигр-оборотень не сдавался; совесть боролась с инстинктами зверя.

Девочка продолжала бежать, зовя мать.

Де’Уннеро устремился прочь от нее, в густой кустарник. Голод оставил его; зверь внутри не желал более ни ребенка, ни оленя. Тигр отступил. Де’Уннеро сосредоточил всю свою волю на обратном превращении в человека. Хрустели кости, хрустела грудная клетка, хрустели и изгибались конечности.

Больно, до чего же больно! Но монах не оставлял усилий, изгоняя тигра, отчаянно сражаясь с болью и подавляя инстинкт убивать. Наконец его глаза заволокла тьма.

Он очнулся спустя несколько часов. Де’Уннеро лежал голый на влажной земле, дрожа от пронизывающего вечернего ветра. Но он быстро взял себя в руки, вскочил, нашел свое коричневое монашеское одеяние, оделся и направился в Пентхисл.

Словно нарочно, первой, кого он встретил в селении, состоявшем из нескольких крестьянских домов, была та самая девочка. Ей уже успели перевязать руку.

— Наконец-то вы пришли, — обратилась к нему ее мать, ладная женщина примерно сорока зим от роду. — Нам так требовалась ваша помощь, уважаемый брат. Моя дочка поранила руку.

Де’Уннеро взял руку девочки и осторожно поднял ее, чтобы осмотреть.

— Ты хорошо промыла рану? — спросил он.

Женщина кивнула.

Монах отпустил руку ребенка, затем погладил девочку по голове.

— Ты все правильно сделала, — сказал он матери.

Де’Уннеро направился к своему дому. Но пройдя несколько шагов, он обернулся и еще раз взглянул на девочку. В лесу он мог бы с поразительной легкостью убить ее. И как ему тогда этого хотелось! Как он жаждал полакомиться ее нежным мясом!

И все же он этого не сделал. Де’Уннеро понял, что сегодня он одержал победу. Неужели пришел конец его страху? Страху, изгнавшему его из Палмариса после сражения в Чейзвинд Мэнор, когда Полуночник выбросил его из окна.

Де’Уннеро понимал: то не был страх перед Полуночником, королем или победившими противниками Маркворта. Монах страшился самого себя, своей чудовищной и неотступной внутренней потребности убивать. А ведь когда-то Де’Уннеро был одним из наиболее уважаемых магистров Санта-Мир-Абель и ближайшим советником отца-настоятеля. Впоследствии Маркворт сделал его настоятелем Сент-Прешес, а затем и епископом Палмариса. Он был наставником Карающих Братьев и считался величайшим из воинов, когда-либо выходивших из стен Санта-Мир-Абель, воплощением воинских традиций ордена Абеля. Именно в те дни Маркало Де’Уннеро увлекся магией особого самоцвета — тигриной лапы. С помощью этого камня он научился превращать одну или обе свои руки в лапы крупного и сильного тигра. То было оружие, столь же грозное, как любой меч. В период восхождения Маркворта к абсолютной власти отец-настоятель познакомил Де’Уннеро с более высоким уровнем магии превращений. Преуспев и в этом, молодой магистр научился полностью перевоплощаться в тигра, то есть совершать одержание — именно так называется овладение телом человека или животного с помощью магических самоцветов. До него такое не удавалось никому.