— Иди к черту, — прервал Мале. — Если британцы там летают, значит, можем и мы. дошлем швейцарцам подарочек — отличный жирный бомбардировщик.

Я медленно сокращал дистанцию. 800 ярдов. Прожекторная зона была не очень далеко, и я узнал силуэт вражеского самолета. Снова четырехмоторный «ланкастер». Лучи прожекторов исчезли, но я видел британца, и скоро в моем прицеле появился его хвост. На дистанции 100 ярдов трассы наших снарядов перекрестились. Я услышал дробь пуль по обшивке своего самолета, а чуть позже почувствовал запах дыма.

— Горим! — завопил Мале. — Горит правый мотор.

Я подскочил, будто меня ужалил тарантул, и бросил машину в пике, закрыв пожарный кран. Затем я дал полный газ, чтобы сжечь остатки топлива, выключил зажигание и с тревогой уставился на горящий мотор. Если бы по соседству оказался британский ночной истребитель, нас можно было бы считать покойниками. Бомбардировщик же, кажется, обрадовался тому, что избавился от нас. Вдруг вспыхнули двадцать или тридцать прожекторов, и стало светло как днем. Ориентироваться стало невозможно. Войдя в штопор, я в ужасе таращился на грозный световой конус.

— Выпустите сигнал бедствия, или мы рухнем! — крикнул я экипажу, пытаясь подчинить себе самолет. Но это было невозможно. Только когда на земле увидели сигнал бедствия и выключили прожекторы, я сумел выровнять машину.

Мы потеряли 3000 футов высоты, и электрический альтиметр показывал всего 4500. Хорошенькое дело. Я мысленно проклинал швейцарцев. Пламя в моторе потухло, значит, все не так плохо. Однако не успел я на несколько секунд выровнять самолет, как швейцарцы снова включили свои прожекторы. Вероятно, мой белоснежный самолет служил им отличной тренировочной целью. Мале немедленно выстрелил еще одной ракетой: он с ужасом представил, как мы грохнемся на землю. Мы летели слишком низко. Швейцарцы наконец выключили прожекторы, выпустили зеленые ракеты и осветили летное поле: категорический приказ приземляться. Но мы не собирались сдаваться так легко.

Мы работали по плану. Мале стрелял зелеными ракетами, которые означали, что мы желаем совершить посадку. Снизу нам отвечали зелеными ракетами и мигали аэродромными огнями, подавая сигнал, что нас поняли. О, если бы работал второй мотор! Я резко спикировал, чуть не задев прожекторную батарею, и полетел на север над кронами деревьев. С двумя моторами все было бы просто, но лопасти левого винта замерли, и только чудом мой самолет еще болтался в воздухе.

Тем не менее, я пытался выбраться из прожекторной зоны. Швейцарцы заметили мой вираж, и прожекторы вспыхнули так ярко, что я перепугался. На этот раз Мале стрелял красными ракетами, пока ракетница не раскалилась, но швейцарцы упрямились. Я выжимал из самолета максимум возможного. Свет ослеплял меня, через несколько минут я совсем растерялся. Мы снова спикировали и уперлись в зловещие глаза прожекторов.

— Красные ракеты, Мале, красные! Иначе нам конец.

Самолет угрожающе засвистел. Слава богу, швейцарцы выключили прожекторы. Секунду я еще ничего не видел, а потом заметил освещенный аэродром… позади. К счастью, мне удалось слегка набрать высоту, и вовремя! Альтиметр показывал 1000 футов. Теперь, если мы действительно хотим избежать крушения, придется забыть о цирковых трюках. Мале выпустил зеленую ракету, и удовлетворенные швейцарцы ответили тем же. Я сделал широкий круг. Впереди мелькали манящие огни взлетно-посадочной полосы. С одним мотором мне было не до шуток. Самолет опустился и коснулся идеального бетона возле первой белой лампы. Как чудесно снова оказаться на твердой земле, пусть даже и швейцарской. На данный момент мы в безопасности. Я выключил фары и в маячивших впереди силуэтах опознал американские «боинги». «Летающие крепости» стояли вплотную друг к другу. Швейцарцы направили луч прожектора прямо мне в лицо. Снова ослепнув, я, чтобы не вмазаться в «боинги», всей тяжестью навалился на тормоза. Вероятно, швейцарцы опасались, что в последний момент я снова попытаюсь взлететь, но на одном моторе это было невозможно. Мой C9-ES медленно, будто неохотно, остановился.

Вдруг рядом со мной на крыле появилась какая-то фигура. Я открыл фонарь кабины и уже собрался открыть рот, как мне в шею уперлось дуло револьвера. Я потерял дар речи.

— Вы находитесь на швейцарской земле! — крикнул парень мне в ухо. — Не пытайтесь бежать, или я применю оружие.

Какая жалость, что я выключил моторы, подумал я. С каким огромным удовольствием я дал бы полный газ и стряхнул этого парня с крыла вместе с его револьвером. Но в моем положении сопротивление было бессмысленным, так что я подчинился. Мы знали, что приземлились в Цюрих-Дюбендорфе. Несколько подавленные, мы вылезли из самолета. Наши секретные документы уже были распиханы по карманам, и мы ждали, когда представится шанс уничтожить их. Бринос наткнулся на швейцарского солдата, сжимавшего винтовку с примкнутым штыком, и ужаснулся.

— Убери этот жуткий ножик, — сказал он добросовестному служаке, и тот, уважив офицерскую фуражку, опустил винтовку.

Я и Мале не выдержали и рассмеялись, атмосфера разрядилась. Швейцарский офицер убрал револьвер и предложил нам сигареты.

На «мерседесе» нас отвезли в офицерский клуб-столовую. Похоже, там проходил торжественный прием. Несмотря на поздний час, нас встретила стюардесса в красном вечернем платье. Она позаботилась о том, чтобы мы поели. Еда была великолепной, но слишком жирной для наших желудков, измученных военным пайком. В соседних комнатах было очень оживленно, и я спросил швейцарского офицера, что там происходит.

— Ваши коллеги с другой стороны фронта совершили днем вынужденную посадку. Полагаю, вы слышали о крупномасштабном налете на шарикоподшипниковый завод во Швейнфурте. Союзникам там здорово потрепали хвостовое оперение. Немецкие истребители сбили больше сотни самолетов, а девять были вынуждены приземлиться здесь. Одни с простреленными моторами, другие с половиной хвоста, а третьи — с ранеными на борту. Теперь они отмечают свой личный конец войны. Швейцария их интернирует.

Горькие новости. Провести остаток войны в Швейцарии? Ни за что на свете. Для начала необходимо избавиться от секретных документов, а там посмотрим. Отлично поев, мы выразили непреодолимое желание посетить туалет, но швейцарский охранник не отставал ни на шаг и стоял за дверью, которую пришлось оставить открытой. Мы сидели в кабинках, размышляя о том, как избавиться от документов. Сидели мы долго, и охранник стал проявлять нетерпение. Улучив мгновение, я вытащил документы из наколенного кармана и бросил их в унитаз. Затем я дернул цепочку, и документы исчезли навсегда. Мои товарищи, должно быть, поступили так же: когда мы покинули туалет, они выглядели заметно спокойнее.

Американцы, успевшие узнать о нашем появлении, приветствовали нас с потрясающей вежливостью: похлопали нас по спинам, как закадычных друзей, и предложили шампанское.

— Дьяволы с «мессершмитта»! Почему вы деретесь за Гитлера? Гитлер капут! Германия капут! Все капут!

Мы не мешали американцам болтать, курили их «Честерфилд» и предлагали взамен наши немецкие сигареты. Они очень удивились, увидев, что у нас еще есть курево, и с радостью приняли сигареты, но после первых затяжек выбросили их и обозвали вонючей травой. От крепкого виргинского табака у меня закружилась голова. Я вытащил из пачки свою сигарету, отказавшись от американских.