Попробуйте как-нибудь «забить» на окружающих и вы поймете, о чем я говорю. Вы поймете, что значит чувствовать себя свободным. Если вам никогда не было плевать на всех, то вы никогда не были свободны. И в тот момент, когда Люк сказал мне, что расскажет о моем вторжении в кабинет Хейвса, я понял, что может спасти меня. Нужно просто понять, что ты можешь быть свободным, даже за колючей проволокой в городе постоянной темноты. Просто будь и все. Все не так уж сложно.

На следующий день меня даже не пустили в школу, сорвав прямо с завтрака в кабинет директора. Я стоял перед ним, словно, мертвый, не реагируя ни на слова, ни на увещевания, ни на истеричные крики, на которые он сорвался, видя мое безразличие. Он спрашивал меня зачем я пробирался к нему в кабинет, что я хотел найти, но я молчал. Смешно. Разве Люк не сказал тебе?

Он метался передо мной, как гиена перед умирающим, но еще сильным зубром. Он грозил мне, он просил меня, он даже говорил со мной спокойно, как с равным. Но он и так уже знал все. Ему нужно было признание. Как ни странно в подобных структурах бумажка важнее факта. И если ты признался, они могут сделать с тобой все, что угодно. Ты же виновен! Но если признания нет, то они лишь сожмут твое горло в тиски и тут же отпустят, дав волю и позволив сказать то, чего они хотят. Но они не опустятся до фальши в документах, будто для них подделка самый тяжкий грех. Звучит парадоксально после всех тех адовых мук, которые они несут за собой.

Люк сказал им, что я пробрался в кабинет, чтобы получить дела Колли и Карла. Это выглядело убедительно, и Хейвс даже не сомневался в правдивости. Как говорится, ложь легче всего спрятать между двумя правдами.

— Итак, мистер Рипли, Вы по-прежнему не хотите ничего мне сказать?

Я посмотрел на директора и, видимо, так красноречиво, что он раздраженно вздохнул.

Потом меня отправили в тюрьму к мистеру Кларксону, где уже должны были назначить окончательное наказание. Тот лишь бегло взглянул на меня и, кивнув охраннику, прошептал ему что-то на ухо. Я услышал только три цифры. 731. Странно, такой статьи не было. Неужели, здесь был еще один кодекс подпольнее подпольного?

Меня провели через камеры, в которых мне приходилось обычно бывать, в старый корпус. Я знал, что за темным коридором есть еще помещения, но никогда не бывал в них. Что только не рассказывали о них! Говорили, что это старые камеры, где до сих пор томятся узники, еще со времен массового расстрела; что это подпольная лаборатория для опытов, где из воспитанников делают таких, как Дед; что это кабинеты для секретных заседаний администраторов, да и Бог знает, что еще. И вот я, Джон Рипли, могу узнать, что там такое, просто получив слабохарактерного дружка-предателя!

В коридоре было темно, а в крыле, куда мы вышли светили тусклые желтые лампы. Здесь было всего три камеры, зарешеченные и с тухлым запахом помоев.

— Посидишь пока здесь. — Втолкнул меня в одну из них охранник. Никакого дезинфекционирующего душа, никакого комбинезона. Просто грязь, слякоть, слизь и сырость. И крысы. Конечно, вот кто был настоящим хозяином этой тюрьмы. Я сел на пол, потому что больше присесть было некуда, и стал ждать. Я знал, что это всего лишь чистилище перед отправкой в ад.

Мой дьявол пришел часов через пять, как мне показалось, но, конечно, время в камере тянулось, как ириска из сиропа. Это был один из самых крепких и самых остервенелых вышибал. Доктор Мессер. Его назвали так, потому что он постоянно рассказывал как его дед во время Второй Мировой таранил немецкие «мессеры», причем, с каждым рассказом их становилось все больше, а нам казалось, что скорее, это его дед управлял самолетом нацистов, чем таранил их.

Я не разглядел, что было в его руках, но вряд ли леденец.

— Раздевайся. — Громко приказал он.

Сопротивляться было бессмысленно, и я мог лишь отсрочить свое наказание, медлительно снимая одежду. Вышибала, на удивление, не торопил меня. Когда я снял все и сбросил это в углу, надеясь, что не вляпаюсь в дерьмо, он толкнул меня на землю и тут я, приглядевшись к темноте, заметил металлический набалдашник на рукоятке плети. Порка. Так банально, что мне захотелось рассмеяться. Но как оказалось это вовсе не плеть, а ремень. Доктор Мессер прижал меня коленом к полу и завязал руки за спиной, притянув их к ногам, потом согнул мои колени и привязал ноги к рукам. Он обвязал мою шею и сделал так, что я, опустив ноги, грозил придушить самого себя, а опуская голову, почти перегибал позвоночник напополам. Неваляшка. Все это было сделано молча и так технично, что я понял, что был не первой жертвой. Мессер вышел из камеры и даже не закрыл за собой решетку. В моей голове крутилась одна мысль: через какое время крысы начнут жрать меня?

— Итак, ты сделал, что мы просили. Можно сказать, боевое крещение пройдено. — Хейвс был так доволен, что сиял, сильнее, чем солнце когда-либо в этом городе.

Люк наклонил голову и наблюдал за расплывающейся, даже, трескающейся от удовольствия роже директора.

— Я могу идти или будут еще поручения? — Спросил он.

— Ну, зачем же так грубо. — Хейвс встал с кресла и вышел к Люку. Он взял его за плечи и сладко улыбнулся, наверняка, как шакал улыбается своей жертве. — Ты можешь быть свободен, пока. Но не забывай, что тебе дает эта свобода и как она отразится на тебе самом, если ты будешь ее расплескивать.

Люк сощурился. Конечно, он понимал, что ничего не дается просто так. Только плата, иногда, завышена.

Он вышел на улицу и решил пройтись. Кто знал, что даже в одиночестве здесь не безопасно. Он прошел по нашему старому маршруту, будто отдавал честь памяти наших прогулок. Дойдя до ворот, посмотрев на затертые и пару новых надписей на заборе, он вспомнил, как жаждал перебраться через него и оказаться на свободе. Он не понимал, что свобода внутри тебя самого, а не в том месте, где ты сидишь. Можно быть свободным узником или заключенным вольноотпущенником.

Он прошел уже половину пути обратно, когда жесткая рука ухватила его за плечо и утащила в кусты. Люк ударился головой о дерево, почувствовал, как саднит кожа на лбу, цеплялся руками за ветки, впивался пятками в утоптанную землю, пытался кричать в толстую руку того, кто тащил его, даже пытался укусить. Его повалили на сброшенные в кучу листья и ветки, лицом вниз и придавили чем-то тяжелым.

— Что? Хорошо тебе? Предатель! Ублюдок! Ты сдашь нас всех! Ты просто мелкий кусок дерьма!

Хриплый голос Бена Варма ни с чем не спутаешь.

Люк зажмурился, когда грубая, шершавая рука братца стала стягивать с него штаны.

«О, Господи, о, Господи, о, Господи», — молился он. — «Пусть сейчас я просто усну крепко и просплю весь этот ад так долго, сколько он будет продолжаться».

— Что, гомосек, я не в твоем вкусе? Ты жмешься как девица! Ха, что, Джеки еще не откупорил твою маленькую дырку?

Люк вжал голову в плечи и попытался подняться, но Крис крепко сидел на нем, не давая двигаться.