Сидни потом узнала, что Серена все-таки вернулась, что она вытащила ее через замерзающую воду на берег и рухнула рядом.

Кто-то заметил тела на льду.

К тому моменту, когда к ним добрались спасатели, Серена еле дышала. Ее сердце упрямо заставляло себя сделать очередное сокращение, а потом остановилось – а Сидни была холодным голубовато-белым мрамором, таким же неподвижным. Обе сестры погибли на месте происшествия, но, поскольку они к тому же были замерзшими, их нельзя было официально признать мертвыми, так что парамедики притащили сестер Кларк в больницу, чтобы отогреть.

Дальше произошло чудо. Они ожили. У обеих появился пульс, они сделали вдох и еще один (а по сути, это и есть жизнь) и очнулись, сели, заговорили, и по всем показателям они были живы.

Осталась только одна проблема.

Сидни никак не согревалась. Она чувствовала себя хорошо (более или менее), но пульс у нее был слишком медленным, а температура – слишком низкой. Она подслушала, как два врача говорят, что с такими показателями она должна была бы находиться в коме. Состояние сочли слишком неустойчивым, и ее не выписали из больницы.

С Сереной все было совершенно иначе. Сидни решила, что она странно себя ведет и стала еще угрюмее обычного, но больше никто – ни врачи и медсестры, ни психотерапевты, ни даже их родители (которые прервали деловую поездку, узнав о несчастном случае) – вроде бы не замечал никаких перемен. Серена жаловалась на головные боли, так что ей прописали болеутоляющее. Она жаловалась на больницу, так что ее выписали. Раз – и все. Сидни слышала, как врачи обсуждают состояние ее сестры, но стоило ей подойти и сказать, что она хочет уехать, все посторонились и дали ей пройти. Серена всегда добивалась своего, но вот так – никогда. Раньше нужно было бороться.

– Ты уходишь? Вот прямо так?

Сидни сидела на постели. Серена стояла в дверях в уличной одежде. В руках у нее была коробка.

– Я пропускаю занятия. И я ненавижу больницы, Сид, – сказала она. – Ты ведь знаешь.

Конечно Сидни знала. Она тоже ненавидела больницы.

– Но я не понимаю. Тебя отпускают?

– Похоже, да.

– Тогда скажи, чтобы меня тоже отпустили.

Стоя рядом с больничной койкой, Серена провела ладонью по волосам Сидни.

– Тебе надо немного задержаться.

Сидни утратила боевой настрой и обнаружила, что кивает, хотя по щекам у нее бежали слезы. Серена стерла их подушечкой большого пальца и сказала:

– Я не ушла.

Это напомнило Сидни, как она уходила на дно и так отчаянно хотела, чтобы сестра вернулась.

– А ты помнишь, – спросила она свою старшую сестренку, – о чем думала в озере? Когда лед треснул?

Серена наморщила лоб.

– То есть кроме «блин, как холодно!»? – Сидни почти улыбнулась. Серена – нет. Ее рука упала со щеки сестры. – Помню только, что думала: «Нет. Нет, только не так». – Она поставила принесенную коробку на тумбочку. – С днем рождения, Сид.

А потом Серена ушла. А Сидни – нет. Она попросилась домой, но ей отказали. Она ныла, и умоляла, и заверяла, что с ней все хорошо, но ей отказали. Это был ее день рождения, и ей не хотелось провести его одной в таком месте. Она не могла провести его здесь! А ей все равно сказали «нет».

Родители работали, оба. Им надо было уехать.

Неделя, обещали они ей. Останься на неделю.

У Сидни выбора не было. Она осталась.

* * *

Сидни ненавидела вечера в больнице.

Весь этаж был слишком тихим, слишком спокойным. Только в это время суток на нее накатывала тяжелая паника – панический страх того, что она никогда не выйдет отсюда, никогда не попадет домой. Ее забудут тут; в такой же бесцветной одежде, как у всех, она сольется с пациентами, сестрами и стенами. Ее семья будет снаружи, в мире, а она поблекнет, как воспоминание, как цветастая рубашка, которую слишком часто стирали. Казалось, Серена точно знала, что ей необходимо: в коробке рядом с кроватью Сидни оказался пурпурный шарф. Он был ярче, чем все остальные вещи в ее чемоданчике.

Она вцепилась в эту полоску цвета, завязала шарф на шее, несмотря на то что ей было не слишком холодно (ну, если верить врачам, то на самом деле она была холодной, но она сама не чувствовала себя особо замерзшей), и начала ходить. Она шагала по больничному крылу, наслаждаясь теми моментами, когда взгляды сестер скользили по ней. Они видели ее и не останавливали, и благодаря этому Сидни чувствовала себя, как сирена[1], перед которой расступались воды морские. Пройдя по всему этажу три раза, Сидни поднялась по лестнице на другой. Он был покрашен бежевой краской другого оттенка. Разница была такой слабой, что посетители ничего не заметили бы, но Сидни так долго пялилась на стены своего этажа, что выбрала бы нужный образчик краски из десяти тысяч цветов, двухсот вариантов белесого.

На этом этаже люди были более больными. Сидни почуяла это еще до того, как услышала кашель или увидела, как из какой-то палаты вывозят каталку, застеленную большой простыней. Здесь сильнее пахло дезинфицирующими средствами. Кто-то дальше по коридору закричал, и сестра, которая везла каталку, остановилась, оставила ее в коридоре и побежала в палату. Сидни последовала за ней, чтобы посмотреть, из-за чего такой шум.

Какой-то мужчина в палате в конце коридора был недоволен, но Сидни не могла понять, чем именно. Сидни стояла в коридоре и пыталась заглянуть внутрь, но в комнате была поставлена ширма, делившая ее пополам и скрывавшая кричавшего, а дорогу ей перегородила каталка. Сидни наклонилась над каталкой – совсем немного – и вздрогнула.

Простыня, которой она касалась, была постелена, чтобы что-то накрыть. Этим чем-то был труп. И когда она прикоснулась к трупу, тот дернулся. Сидни отскочила назад и прижала ладонь к губам, чтобы не заорать. Прислонившись к бежевой стене, она переводила взгляд с медсестер в палате на труп под простыней на каталке. Он дернулся во второй раз. Сидни обмотала концы пурпурного шарфа вокруг своих рук. Она снова чувствовала себя окоченевшей, но по-другому. Это была не ледяная вода. Это был страх.

– Что ты здесь делаешь? – спросила медсестра в некрасивой бежево-зеленой форме.

Сидни понятия не имела, что говорить, и потому молча указала рукой. Сестра взяла ее за запястье и повела прочь по коридору.

– Нет, – наконец выдавила из себя Сидни, – смотрите!

Медсестра вздохнула и оглянулась на простыню, которая снова дернулась.

Медсестра завизжала.

* * *

Сидни назначили психотерапию.

Врачи сказали, что это должно помочь ей справиться с травмой, которую она получила, увидев мертвеца (хотя на самом деле она его и не видела). Сидни протестовала бы, но после несанкционированного визита на соседний этаж ее перестали выпускать из палаты, и ей стало совершенно нечем занять время, так что она согласилась. Однако Сидни не стала упоминать, что прикасалась к телу и что именно в тот момент оно вернулось к жизни.