Этот легкий воздушный ком сухих веточек и стеблей казался каркасом для нижнего шара какой-нибудь снежной бабы. А накладывавшиеся друг на друга, уходившие в конце концов сами за себя языки каменных отрогов на заднем плане выглядели искусной декорацией к постановке этого, очевидно, древнего эпоса. Эпоса, в котором все остается незыблемым: и горы, и небо, и песок, и красивая казашка в яркой одежде. И только странник, к которому она идет, является чем-то непостоянным, переменным, как сельское электричество. Красота незыблема, вечна.

Лишь те, что сражаются за нее, за обладание ею — они погибают, исчезают, теряются в песках. Мое присутствие в этой постановке делало постановку несколько модернистской. Я не сражался за обладание красотой. Я вообще не сражался. Я был спасен верблюдицей Хатемой и в конце концов меня подарили, предварительно у меня же испросив разрешения. Подарили красавице Гуле, словно отныне я должен был ее украшать.

Я подумал, что все это, весь этот бесконечный эпос мне очень нравится. Мне даже хочется, чтобы он действительно был бесконечным. Чтобы этот мир, в котором мы сейчас пребывали, по которому мы путешествовали, следуя уже скорее к условной, чем к реальной цели, оставался моим миром, красивым, суровым и в чем-то жестким. Чтобы этот мир не выпускал меня за свои границы.

От спички загорелся хворост, над которым завис котелок. Гуля скатала свои высушенные рубахи-платья и сложила в баулы. Солнце приподнялось над горами. На баул вылез хамелеончик Петрович и застыл, вытянув шею к небу.

Выпив чаю и раскатав на языке по паре соленых сырных шариков, мы отправились дальше извилистой тропкой, повторявшей кривую линию уходивших под землю каменных языков.

Шли долго, только однажды сделав привал для того, чтобы напиться из баллона воды.

Солнце уже опускалось, а горные отроги все не кончались.

И опять был ночлег в узкой ложбинке между двумя каменными языками. И ночь была тихая и звездная. Только утро оказалось недобрым. Еще во сне у меня как-то заныли руки, словно сдавленные в запястьях. А когда проснулся — понял, что руки действительно связаны за спиной. И лежал я на животе, уткнувшись носом в маленькую расшитую ромбиками Гулину подушечку. Я покрутил головой, еще не будучи в состоянии ощутить страх. Я был только озадачен и удивлен.

Я повернулся на бок, потом сгруппировался и не без труда уселся «ванькой-встанькой» — ноги тоже были связаны. Осмотрелся. Гули опять не было рядом, но на песке вокруг подстилки виднелось множество человеческих следов.

«Неужели это Гуля меня связала? — мелькнула сумашедшая мысль. — Я просто надоел ей, вот и решила уйти, а чтоб не догонял — связала…»

Я не успел додумать — откуда-то послышались два голоса, мужской и женский.

Сначала они звучали невнятно, но по мере их приближения, слова стали различимы и я к своему удивлению услышал чистую украинскую речь…

— Що ж ты, дурэнь, не втримав, а? — спрашивал женский голос.

— А! А сама ты? Що? Чом нэ побигла? Всэ тилькы я! — отвечал мужской.

Из-за ближнего отрога эта парочка вынырнула так неожиданно, что меня передернуло. Из груди моей вырвался то ли испуганный выдох, то ли стон — я узнал эти лица. Но пока до меня доходило, где я их видел, они тоже остановились в двух-трех метрах и смотрели на меня недоброжелательно и задумчиво, словно именно сейчас решали мою судьбу.

Эта пауза тянулась несколько минут. Потом чернявый остроносый парень наклонился надо мной — мне показалось, что он хочет меня клюнуть, так как он тянулся ко мне именно носом. Но оказалось — он внюхивался в меня.

— Бач! — повернулся он к своей подруге. — Усэ тило корыцэю пахнэ, а одна рука — икрою! То вин, мабуть, тиею рукою до росийського капитализму доторкнувся!

Его чернявая спутница усмехнулась.

— Чего вам от меня надо? — спросил я, пытаясь ослабить тугость веревки, стягивавшей мои запястья за спиной.

— Та ничего, нэ турбуйтэся, — усмехнулся чернявый. — Побалакаемо, може щось разом зробымо, щось корыснэ для витчызны…

Я уже ясно вспоминал те несколько моментов из прошлого, когда мы даже не то что сталкивались, а просто замечали друг друга. Точнее, теперь уже я понимал, что они за мной следили. Это они все время попадались мне на глаза и на Софиевской площади во время митинга и потом, когда я уже подходил к своему дому. Но как они оказались здесь, в казахской пустыне? Уж не их ли следы сопровождали мое путешествие с момента высадки на каспийский берег со шхуны «Старый товарищ»?.

— Вы бы хоть представились! — стараясь звучать как можно расслабленнее обратился я к ним.

— А чого прэдставлятысь? — пожал плечами чернявый. — Я — Петро, а вона — Галя. Ось и усэ пред-став-ление…

— Так вы что, от самого Киева за мной следили? — продолжал спрашивать я, желая получше понять происходящее и их планы.

— Ни, навищо… — говорил Петро. — Мы ж зналы, куды пан йидэ. От и выйшлы назустрич… Таки справы…

— А зачем же было меня связывать?

— А якбы пана нэ звъязалы, то и розмовы спокийнойи нэ було б… А так ось говорымо по-людськы… От як бы твоя казашка не збигла, то уси б вчотирьох побалака-лы… Ну а так втрьох довэдэться…

— Ну а про что вы побалакать хотите?

— Про що? Та про тэбэ. Про тэ, як ты, моекаль-чаривнык, чогось цикавого дизнався и чомусь никому про цэ нэ сказав… Всэ выришыв соби загарбаты… На святэ для нашего народу зазихнувся! Та за однэ цэ тэбэ вбыты мало! — неожиданно поднял голос Петро.

— Тыхшэ, тыхшэ — начала его успокаивать Галя. — Бо каминня посыпэться! — И она показала взглядом на горы.

— Ничего я ни от кого не скрывал, — сказал я. — Наоборот, хотел все домой, в Киев привезти…

— Нэ кажы дурныць, — махнул рукой успокоившийся Петро. — Повиз бы туды, дэ тоби кращэ б заплатылы!

Дневной зной начинал меня утомлять. Я сидел со связанными руками и ногами на подстилке. Рядом у маленького костра с нашей треногой и котелком возилась Галя, а Петр куда-то ушел. Я подумал, что глупо не воспользоваться отсутствием мужчины и бросил внимательный взгляд на эту черноволосую женщину.

— Извините, — сказал я. — У меня руки затекли… Вы не могли бы хоть на пять минут их развязать?

Галя обернулась, на ее красивом скуластом лице появилась усмешка.

— Спочатку рукы, а потим и ногы затэкуть… А мэни що, бигаты за тобою?

Ни… — И она снова повернулась к котелку, в котором уже что-то варилось. — Ось зараз нагодую тэбэ и зразу полэгшае… — добавила она, уже не глядя на меня.

Я кивнул себе. Похоже, что с этой Галей не так-то просто было разговориться.

— А Петр где? — спросил я через несколько минут.

— Петро? Зараз прыйдэ. Наши рэчи забэрэ и прыйдэ… Я упал на бок — балансировать на пятой точке было уже больно. Глаза мои стали закрываться — то ли от бессилия, то ли от вынужденной неподвижности меня стало клонить в сон. Я бы и заснул наверно, если б вдруг в нос не ударил какой-то знакомый запах.