В Генеральном штабе мы оба разрабатывали наши планы раздельно, но те вопросы, которые требовали совместного решения, мы обсуждали в присутствии ведущих сотрудников Генерального штаба. Разумеется, здесь не обсуждались детали, а лишь вопросы теоретической важности, такие как главные направления наступления, временное разграничение операции и ее начало. Последнее особенно беспокоило нас.

Из вопроса Сталина, кто будет брать Берлин, а также благодаря информации о том, что союзники сами задумываются о взятии Берлина, нам было ясно, что начинать Берлинскую операцию нужно было как можно раньше. Я часто разговаривал об этом с Жуковым. Основная часть его войск уже была готова к наступлению, чего нельзя было сказать о моем фронте. Я только что успешно завершил операцию в Верхней Силезии, и большая часть моих войск все еще была сосредоточена на южном фланге моего фронта. Таким образом, мне предстояло провести быструю перегруппировку войск.

Утром 3 апреля мы явились с готовыми планами в Ставку Верховного Главнокомандования. Сначала обсуждался план 1-го Белорусского фронта [Жуков]. Он не вызвал у Сталина особых возражений. Затем началось обсуждение моего плана; и он был выслушан без особых замечаний».

Из рассказа Жукова следует, что Конев должен вступить в битву за Берлин только в том случае, если бы этого потребовала сложившаяся обстановка: «Во время совещания у Верховного главнокомандующего Сталин дал Коневу следующее указание: если противник остановит наступление 1-го Белорусского фронта к востоку от Берлина, тогда он должен будет со своим 1-м Украинским фронтом атаковать Берлин с юга».

Конев:

«Особое внимание мы уделили вопросу начала предстоящей операции. Я предложил такой срок, который с учетом передислокации представлял для нашего фронта максимальную нагрузку.

Что касалось срока начала операции, Сталин был с нами согласен. Я обратился к нему с просьбой предоставить в распоряжение моего 1-го Украинского фронта резервы. <…> Он согласился: «Поскольку на Балтике и в Восточной Пруссии линии фронта существенно сократились, я могу передать вам две общевойсковые армии, 28-ю и 31-ю».

Я сразу прикинул, успеют ли эти армии своевременно прибыть к нам. Результат оказался отрицательным: железная дорога была не в состоянии своевременно осуществить эту передислокацию войск. Тогда я предложил начать наступление имеющимися силами. Мое предложение было принято, а датой начала крупномасштабного наступления на Берлин было определено 16 апреля.

После того как планы были одобрены, огласили разработанные вместе с Генеральным штабом директивы для обоих фронтов. <…>

В них говорилось:

Берлин должен был взять 1-й Белорусский фронт.

1-й Украинский фронт получил задание разгромить противника в районе Котбуса, южнее Берлина. Согласно планам мы должны были наступать на запад и на северо-запад и на десятый – двенадцатый день операции обязаны были достичь района Белитц-Виттенберг (ныне Лютерштадт-Виттенберг. – Ред.), то есть должны были выйти к Эльбе южнее и юго-западнее Берлина. <…>

Таким образом, задача 1-го Украинского фронта заключалась в том, чтобы наступать южнее Берлина и оказать помощь 1-му Белорусскому фронту при взятии столицы Германии, прорвать фронт германо-фашистских войск и соединиться с американцами».

Конев, честолюбивый как никогда, хотел, чтобы его фронт принял более активное участие в Берлинской операции. И хотя он знал, что любимец Сталина, маршал Жуков, уже выбран для захвата гитлеровской столицы, он не терял надежды переубедить Верховного главнокомандующего относительно участия 1-го Украинского фронта в Берлинской операции. Генерал Штеменко, который присутствовал на этом совещании в Кремле, пишет:

«На следующий день, 1 апреля 1945 года, план Берлинской операции обсуждался в Ставке. Было подробно доложено об обстановке на фронтах, о действиях союзников, их замыслах. Сталин сделал отсюда вывод, что Берлин мы должны взять в кратчайший срок: начинать операцию нужно не позже 16 апреля и все закончить в течение 12–15 дней. Командующие обоими фронтами [Жуков и Конев] с этим согласились и заверили Ставку, что войска будут готовы вовремя.

Начальник Генштаба [Антонов] счел необходимым еще раз обратить внимание Верховного главнокомандующего на разграничительную линию между фронтами. Было подчеркнуто, что она фактически исключает непосредственное участие в боях за Берлин войск 1-го Украинского фронта, а это может отрицательно сказаться на сроках выполнения задач. Маршал Конев высказался в том же духе. Он доказывал необходимость нацелить часть сил 1-го Украинского фронта, особенно танковые армии, на юго-западные окраины Берлина.

Сталин пошел на компромисс: он не отказался полностью от своей идеи, но и не отверг начисто соображений И.С. Конева, поддержанных Генштабом. На карте, отражавшей замысел операции, Верховный молча зачеркнул ту часть разграничительной линии, которая отрезала 1-й Украинский фронт от Берлина, довел ее до населенного пункта Люббен (в 60 километрах к юго-востоку от столицы) и неожиданно оборвал.

«Кто первый ворвется, тот пусть и берет Берлин», – заявил он нам потом. <…>

Генштаб был доволен таким оборотом дела. Эта проклятая разграничительная линия не давала нам покоя более двух месяцев. Не возражал и маршал Конев. Его это тоже устраивало».

Конев:

«То, что разграничительная линия Сталина заканчивалась под Люббеном, означало для меня, что умелым маневром и прорывом на правом фланге нашего фронта мы получали возможность атаковать Берлин с юга.

Была ли эта разграничительная линия, оборванная у Люббена, невысказанным предложением обоим фронтам вступить друг с другом в соревнование при взятии Берлина? Вполне возможно: во всяком случае, я не исключаю такой вариант ответа. Особенно когда я мысленно возвращаюсь в тот апрель и вспоминаю Берлин. Все, от простого солдата до генерала, хотели своими глазами увидеть Берлин и завоевать его. И совершенно естественно, что такое же желание переполняло и меня. Я не отрицаю этого. Было бы неверно утверждать, что в эти последние месяцы войны был хоть один человек, который не имел бы такого желания».

Третий командующий русскими вооруженными силами, стоявшими на Одере, маршал Константин Рокоссовский, появился у Сталина 6 апреля. Согласно планам Генерального штаба его 2-й Белорусский фронт должен наступать севернее Берлина, выйти к морскому побережью и разгромить группировку противника севернее Берлина. Рокоссовский: «Хотя мы и были раздосадованы из-за того, что не могли принять участие во взятии Берлина, однако вынуждены были согласиться с тем, что объективные трудности, такие как своевременное пополнение соединений живой силой и техникой и крупномасштабная передислокация войск, а также перенос начала наступления на «логово фашистского зверя» на более ранний срок, не допускали этого. Верховный главнокомандующий [Сталин] отклонил предложение перенести начало наступления на Берлин на более поздний срок, и мы, 2-й Белорусский фронт, просто физически не могли надлежащим образом подготовиться к наступлению к 16 апреля!»