Я тактично похмыкал. «Лючией ди Ламмермур» Сэм зовет свою тещу, которая «аффрёз» примерно в той же степени, на какую может рассчитывать любая теща. Одевается она, как шестнадцатилетка, в сборчатые юбки и носочки, волосы у нее длинные, золотые и накладные, а лицо выглядит, словно катастрофа на лакокрасочной фабрике. Она то и дело въезжает и выезжает из дорогих частных клиник для скорбных душою, но хобби ли это богатой женщины, пропойца ли она, коей периодически нужно просыхать, или же сбрендила окончательно и бесповоротно, никто из ее родственников так, похоже, и не решил — да им и без разницы. В последний раз о ней слыхали, когда она встала на крыло курсом на Северную Африку с восемнадцатилетним целителем, который, к тому же, работал лифтером.

— Я сообщил доктору Дрочкель — да, Голде Дрочкель — названия двух последних психушек, в которых теща моя была завсегдатаем, и доктор туда сразу же позвонила — сказав, что это может быть неотложно, — однако ни в одной не смогли найти истории болезни, или как там это у них называется. Причудливо, нет — что скажете?

— Да не весьма.

— Э? О. Понимаю. Ну что, потом она расспрашивала у меня всякие диковины про Виолетту: не склонна ли она неверно что-либо понимать, не случается ли ей путать расхожие обороты — ну вы же помните, как мы ее поддразнивали за то, как она говорит что-нибудь вроде «продувной, как соленый огурец» или «дохлый, как стадо макак», — и я вынужден был отвечать «да» на ужасно многие, что меня крайне встревожило.

Речь его становилась качкой; бывает, мне мстится кошмар — я вижу, как мои собратья плачут. Я смешал ему монструозный напиток и попробовал сменить тему. Напиток он принял и даже оправился, однако смены темы не потерпел.

— Дальше все было довольно ужасно, — твердо продолжал он. — Мы поднялись туда, куда определили Виолетту, — палата даже приятная, — и доктор Дрочкель впрыснула в нее амитал-натрия. От этого Виолетта прекратила так ужасно таращиться, но разговорчивее не стала. Дрочкелиха приподняла руку — Виолеттину, то есть, — и рука так и осталась в воздухе. Потом докторица ее согнула, и рука опять так и осталась. Докторица сказала, что это называется «flexibilitas cereas»[118] и, судя по всему, характерно для того или сего. Затем Дрочкель снова силой прижала Виолеттину руку и тихонько по ней постукала — и всякий раз от этого рука чуточку приподнималась, как лампа на ножке. Это, судя по всему, называется «mitgehen»[119]. Видеть такое — сущее зверство. Потом меня оттуда вытолкали, чтобы Дрочкель провела полный осмотр по всей форме, и мне пришлось лет сто дожидаться снаружи. А после у меня в голове все уже так сотряслось, что я не очень соображал — понял только одно: депрессивный транс у Виолетты или же кататонический, можно решить, только подбросив монетку, но от разницы между ними зависит все. Как ни верти, велика вероятность, что в любой момент Виолетта может встать и нырнуть в окно: у кататоников развивается чудное представление о том, что они ангелы, — а это значит, что с нею круглосуточно должна быть сиделка, что ежедневно будет обходиться в еще одну громадную сумму. Затем добрая Дрочкель выделила мне кровать — бесплатно! — и пилюлю, и я проспал до самого самолета сегодня утром, вот и все.

Я налил ему еще — так было легче, нежели что-нибудь говорить.

Джок — со свойственным ему ощущением нужного момента — объявил, что ланч подан, и мы уселись за трапезу из чаячьих яиц, террина из кролика и холодных орешков с карри. Попробуйте кто-нибудь рассусоливать о личных горестях, когда на языке тают Джоковы холодные орешки с карри — они выдающиеся, слово чести. Пили мы бутылочное пиво, ибо я не одобряю вина за ланчем: оно либо вызывает сонливость, либо распаляет животные порывы; в любом случае остаток дня идет псу под хвост. Насытившись, Сэм приподуспокоился; Джордж, казалось, дремал — быть, как мы, ему не хотелось.

— Ну, — произнес Сэм, — так расскажите же нам о своем оксфордском предприятии, Чарли. Что предложил ваш emeritus magus[120]?

Я рассказал, стараясь не подпускать в голос извиняющегося тона и изо всех своих сил выдвигая богохульственную причуду как единственный довод разума, который одержит над всем верх. То, что в Оксфорде казалось здравым, за джерсийским обеденным столом выглядело обычной придурью, и пустота в глазах моих сотрапезников, их обоюдные косые взгляды не весьма способствовали моей убедительности. Завершил я убого.

— И если вам, друзья, есть что предложить получше, — убого завершил я, — я вас в восторге выслушаю.

Нависла долгая кисельная пауза. Джордж запустил указательный палец исследовать всякую волосинку своих бровей, затем проверил наличие мочек на ушах и ямочки на подбородке, после чего принялся напоминать себе о контурах собственного носа, очертаниями смахивающего на большой палец.

Сэм же, напротив, оставался недвижим — судя по виду, его целиком захватило созерцание пятна от карри на скатерти.

Пока Джордж и Сэм хранили соответствующие молчания, вошел и все убрал со стола Джок. Будь я проклят, если поспособствую им раскочегарить балёху; хотя мне вообще-то пришло в голову, что многие достойные люди сказали бы — я проклят и без этого.

— Хорошо, — сказал наконец Сэм. — Я готов испробовать. Если эта свинья спятила так, как кажется, я полагаю, лучше всего ее побивать ее же собственной бредятиной.

Джордж медленно кивнул.

— Вероятно, единственный язык, который он понимает, — произнес он неколебимым голосом сельского магистрата. — Отвратительно. Возможно — бесполезно. Определенно — дорого. Но, как сказал Чарли, что еще тут приходит на ум? Видал, как действуют вещи и постраннее, если вдуматься. Да — в Индии, в таких вот местах.

— Господа, вы же, я надеюсь, понимаете, — сказал я, — что вам придется во всем этом несколько участвовать? То есть, во время Обедни придется сделать пару безотрадных вещей, изволите ли видеть, а священнику-расстриге будет и без того чем, так сказать, заняться почти всю службу.

— Да, — ответил Сэм.

— Да, наверное, — сказал Джордж. — Но будь я проклят, если стану зубрить наизусть эти черные отченаши задом наперед. Или подобную гиль.

— Черные отченаши? — переспросил я. — Джордж, вы что — изучали вопрос?

— Все мы, Чарли, раньше или позже читаем Денниса Уитли[121], — ответил Сэм.

— Говорите за себя, — одернул его я.

— Позвольте уточнить, — произнес Джордж. — Я верно понимаю — весь этот балаган должен обескуражить нашего ведьмуна или как его там и дать ему понять, будто мы тоже стакнулись с демонами и прочим, стало быть, ему лучше отвалить, верно?