Эта теория мне совершенно не понравилась. А еще больше не понравилось, что вокруг меня прозрачной невидимой субстанцией летает моя мать, одетая, судя по всему, в старый синий костюм 1949 года. И я не желала знать о ее беспокойстве: мне это сулило одни страдания, и я отказывалась в это верить.

— Бред, — бросила я очень резко.

К моему изумлению, Леда Спротт рассмеялась.

— О, такое мы часто слышим, — сказала она. — Привыкли. — И тут, ужасно меня смутив, она взяла меня за руку. — У вас великий дар, — промолвила она, глядя мне в глаза. — Огромные способности. Их нужно развивать. Вы должны попробовать Автоматическое Письмо. По средам. Не могу сказать, приемник вы или передатчик… приемник, я думаю. Буду рада помочь с обучением; вы можете намного больше, чем все мы, однако нужно будет немало потрудиться. Должна предупредить, что заниматься этим без присмотра очень опасно. Понимаете, не все духи добры. Некоторые очень и очень несчастны. Когда они слишком уж меня донимают, я переставляю мебель. От этого они совершенно теряются. — Леда похлопала меня по руке и отпустила ее. — Приходите на следующей неделе, обсудим.

Но я туда больше не ходила — так меня потряс призрак моей матери. (Кстати говоря, тем вечером она ничуть не походила на путешественницу по астралу и вела себя как обычно, только чуть напряженнее.) Обнаруженные Ледой «большие способности» испугали меня еще больше — в частности, потому, что мне вдруг захотелось стать медиумом. До этого мне никто не говорил про великий дар. Перед глазами промелькнуло восхитительное видение: я стою величественная, в белом струящемся платье с пурпурной оторочкой, источая неземную энергию. Леда Спротт ведь тоже толстая… Может быть, это — мое будущее? В то же время мне было страшно: вдруг что-то пойдет не так и я опозорюсь, громко и публично? Вдруг никакие послания не придут? Гораздо проще даже не начинать. Ужасно разочаровывать любую публику, но особенно страшно — прихожан Иорданской церкви, таких доверчивых, хрупких, с этим их кашлем и дрожащими голосами… Я не могла взять на себя такую ответственность.

Через несколько месяцев я открылась тете Лу. Она прекрасно видела, что я чем-то расстроена, но ни о чем не спрашивала.

— Леда Спротт говорит, что у меня дар, — призналась я.

— Правда, моя дорогая? — удивилась тетя Лу. — М не она говорила то же самое. Видимо, он у нас обеих.

— Она говорит, что мне стоит заняться Автоматическим Письмом.

— А знаешь, — задумчиво произнесла тетя Лу, — я пробовала. Ты, наверно, думаешь, что я совсем глупая.

— Нет, — сказала я.

— Видишь ли, мне уже давно хочется знать, жив мой муж или нет. Мне казалось, что, если нет, он хотя бы из вежливости мог бы сообщить о себе.

— И что вышло? — спросила я.

— Нечто, — медленно начала тетя Лу, — довольно-таки странное. Леда Спротт дала мне шариковую ручку, самую обыкновенную. Не знаю, чего я ожидала — гусиного пера, наверное. Потом она зажгла свечу, поставила перед зеркалом, и я должна была смотреть на нее не отрываясь — точнее, на ее отражение. Я сидела долго, и ничего не происходило, только в ушах загудело. Думаю, я заснула, а может, задремала на минутку. А дальше подошло время уходить.

— Ты что-нибудь написала? — с жадным любопытством спросила я.

— Не то чтобы, — ответила тетя Лу. — Какие-то каракули и несколько букв.

— Может, это означает, что он жив? — предположила я.

— Наверняка знать нельзя, — сказала тетя Лу. — Если он умер, то молчать об этом — вполне в его духе. Он любил помучить меня неизвестностью. Но Леда сказала, что начало хорошее и нужно заниматься еще. Дескать, обычно им требуется время, чтобы к нам пробиться.

— Ты ходила?

Тетя Лу нахмурилась.

— Роберт хотел, чтобы я пошла. Но знаешь, уверенности, что это правильно, как-то не было. Когда я потом увидела ту бумагу… совсем не мой почерк. Совершенно. А еще было ужасно неприятно, что мной, знаешь, будто бы что-то завладело. Я решила, что лучше оставить духов в покое — и тебе, по-моему, тоже, моя дорогая. Нельзя летать на одном крыле. Такое мое мнение.

Вопреки совету тети Лу мне безумно захотелось освоить Автоматическое Письмо самостоятельно. Однажды вечером, когда родители куда-то ушли, я разыскала на первом этаже, в столовой, свечку, взяла с телефонного столика красную шариковую ручку и отрывной блокнотик матери и отнесла к себе. Зажгла свечу, выключила свет в комнате, села перед туалетным столиком, уставилась на маленький огонек в зеркале и стала ждать, что будет. Я очень старалась не шевелить рукой: хотела, чтобы все было по-честному. Ничего особенного не происходило, только огонек в зеркале стал казаться больше.

Потом я помню, как загорелась. Сама не заметив, я наклонилась слишком близко к свече. У меня тогда была челка, волосы зашипели, начали съеживаться. Прижимая руку ко лбу, я побежала в ванную; челка сильно обгорела, и мне пришлось ее срезать, из-за чего на следующий день мать устроила сцену — ведь на мою стрижку совсем недавно потратили пять долларов. Я решила впредь воздержаться от занятий Автоматическим Письмом.

Но в блокноте кое-что осталось: длинная красная линия, извивающаяся, закрученная, как червяк, как хвостик шерстяного клубка. Я не помнила, как ее нарисовала; но если это все, что имела мне сообщить Другая Сторона, стоило ли беспокоиться?

На какое-то время я вплела предложение Леды Спротт в свои школьные фантазии: если я захочу, то могу стать медиумом. Скромный дебют в неизвестной церкви; мистические откровения; быстро распространяющаяся слава; залы, набитые до отказа; тысячи людей, которым я помогла; восторженный шепот, благоговение: «Может, она и толстая, зато какая силища!» Однако спустя пару-тройку месяцев фантазии постепенно угасли. Не осталось ничего, кроме проповеди мистера Стюарта, которая навсегда отпечаталась в мозгу и неизменно всплывала в трудные минуты: гусеница-пессимистка и гусеница-оптимистка, медленно ползущие по Дороге Жизни и ведущие свой бесконечный диалог. Обычно я разделяла взгляды гусеницы-оптимистки, но в самые мрачные моменты думала: ну превратишься ты в бабочку, и что с того? Бабочки тоже умирают.

После ресторана «Кус-и-Вкус» следующей моей работой стало «Спортивное шоу». Его устраивали каждый год в марте на территории Выставки, в здании Колизея. Это было что-то вроде автомобильного шоу или осенней ярмарки, где фирмы, торгующие моторными лодками, байдарками, стекловолоконными каноэ, удочками, спортивным оружием, показывали на отдельных стендах свой товар. Мальчики-скауты в зеленой униформе, с голыми розовыми коленками, торчащими из-под длинных шорт, показывали, как они умеют ставить палатки и разводить костры, как слаженно действуют по сигналу пожарной тревоги. Рядом с их платформой висел плакат Министерства лесного хозяйства о предотвращении лесных пожаров. В определенные часы устраивал пляски ансамбль замученных жизнью индейцев в подозрительно новых костюмах. О мучениях индейцев я знала из их разговоров — мы часто ели хот-доги у одного ларька. Один из них звал меня «бочка».