– Сейчас, сейчас, Игорек, потерпи… – причитала Полина, продолжая приближаться к нему, осторожно нащупывая кедом скользкую поверхность на длинном и неожиданно узком языке. Изнемогая от жажды, Игорь очумело сидел с открытым ртом.

«Если это мой язык, такой длинный-длинный и по нему сейчас идет Полина, то, значит, на другом конце его должен кто-то держать! Иначе бы она упала! – вдруг догадался Игорь. И, в подтверждение этих слов, увидел вдалеке рыжую голову Женьки, которая отчаянно, двумя руками, из последних сил держала канат его языка. – Господи, как же хочется пить!» – отчаянно рванула мысль.

– А-а-а… – заорал Игорь, пытаясь сглотнуть наждак слюны.

– А-а-а… – Женя, не выдержав, отпустила свой конец, и язык, вместе с кувыркающейся фигуркой Полины, полетел внутрь рта. В засасывающей воронке промелькнули ошалевшие от ужаса глаза Полины, лебединый узор веера и желтовато-белесые обрывки пивной пены…

Игорь очнулся. Он валялся прямо в одежде на кровати. Точнее, отсутствовали джинсы, трусы и даже носки, а вот кроссовки были надеты на голые ноги. Сверху все было на месте. Джинсовая куртка, майка и кепка на голове. Он сел на кровать и огляделся.

Квартира была его. По брошенным на пол грязным вещам можно было четко проследить его ночной вояж до кровати. Дорога начиналась вдали, одним носком, второго в ощутимой дали не было видно, носки, как известно – звери-одиночки. Заканчивалась тропа обоймой так и не начатых презервативов у самой кровати. Все остальное валялось в промежутке между этими предметами. Причину, по которой он, сняв носки, опять надел кроссовки, Игорь искать не стал.

«…В изголовье поставлю ночную звезду…» – очумело подумал Игорь, увидев мобильник за подушкой на кровати.

Он попытался встать, но мгновенно бухнулся обратно на кровать. Подождав еще минуту, он повторил попытку. Теперь уже медленно и очень осторожно. На кухне он схватил чайник и долго булькал в себя теплую воду. Наконец он оторвал от губ носик, вода тонкой струйкой ровно полилась на майку.

«До чего неудобные носики у электрических чайников!» – мелькнула у Игоря первая здравая утренняя мысль.

Небольшой, ровный поток воды, льющийся ему на грудь, живот, уходящий в пах, заставил его вздрогнуть и очнуться.

Он вернулся в комнату, нога зацепилась за пакет. Который обнадеживающе обозначил тяжесть. Игорь осторожно посмотрел внутрь, там была начатая бутылка виски. Во рту сразу выступила отвратительная солодовая слизь. Закружилась голова. Он сел на диван. Взял мобильник. Экран показывал кучу пропущенных звонков и эсэмэсок. Стараясь не заглядывать на дисплей, он довольно четко удалил все входящие-исходящие. Все, что могло бы ему напомнить о кошмаре вчерашнего дня. Впрочем, стирая, он случайно посмотрел последнюю эсэмэску. Там было написано: «Не знаю, сможем ли мы общаться по-прежнему, после того, что между нами не было».

У него сразу истошно и именно физически заныла голова, шея, все тело. Он вспомнил Женю, с ее виноватой улыбкой, собственный дебилизм и отвратительный кошмар пьянки с Николашей.

Звякнул мобильник.

«Господи, неужели опять Николаша», – вздрогнул Игорь и осторожно посмотрел на экран. Нет, звонил Костя, старый приятель, именно тот человек из списка, которого Игорь наметил как потенциального автора романа.

«Странно. Лет десять не звонил, а тут вот нате, как заказывали». – Привет, Кость.

– Привет, Игорь. Ну… собственно, я приехал.

– Куда?

– Куда? К тебе, конечно. Мы же вчера договорились, что я тут недалеко по делам буду и заскочу к тебе.

– Договорились?

– Ну ты даешь! Я, кстати, прочитал роман, что ты мне прислал.

– Я прислал?

– Слушай, давай соображай быстрей. Внизу жду, в машине. Вылезай. Пива дам. Немного.

Весенняя радость давно захватила Москву. Точнее, не весенняя, а уже летняя. Последние годы отчетливо стал меняться климат в столице. Не стало четкой весны. Почти сразу после схода снега наступает лето. Осень тоже превращалась в красивую метафору. Грань между летом и зимой стиралась. Игорь вдруг подумал, что вся его апатия, переходящая порой во вспышки грубости и раздражительности, к чему его внутренний мир не был готов из-за природной мягкости, происходит от того, что он опять стоит на переломе. Надо входить в старость. А старость – это уже не жизнь. Это другое.

За окном Костиного Фольксвагена мелькала Ленинградка со спичечными коробками новых приземистых зданий, возводимых на берегу канала им. Москвы, эстакада на Соколе, только построенная, но уже зияющая облупившимися стенами, Песчаные улицы, с их почти позабытой в нынешнем городе зеленью дворов.

– Знаешь, думаю, осталось только три места, напоминающие реальную Москву, в которой мы выросли. – Игорь потягивал пиво, стараясь не облиться от тряски машины и рук.

– Какие? – не оборачиваясь откликнулся Костя, худощавый несуетливый мужчина в больших очках и с вьющимися русыми волосами.

– …Надо же, совсем не помню, что с тобой вчера говорил. Да вот здесь, в районе Песчаных улиц, раз. Тут спокойно, без суеты. Дворы зеленые, без идиотских шлагбаумов и тупорылых охранников. И сейчас – почти центр. Даже без «почти».

– А где еще два?

– Квадрат между Садовым, бульварами, Тверской и Поварской. Там удивительно мило и очень по-домашнему. И потом еще пространство между Маросейкой и Ивановским монастырем. Там практически нетронутые демократией куски города. Без бутиков и рекламы. Рядом с храмом Святого Владимира, прямо там, представляешь, обычный колодец. Деревенский такой, деревянный. С ведром. И одуванчики на траве. А до Красной площади меньше километра. Но город уже их сжирает. И одуванчики, и колодцы.

– Ходишь в церковь?

– Бывает…

– А я вот часто стал. После того, как от пьянки избавился.

– В смысле? Зашился что ли, Кость?

– В том-то и дело, что нет.

Машина резко затормозила на светофоре. Игорь вздрогнул. Рука дернулась, гроздь пивной пены шлепнулась на его белую майку и негодующе зашипела.

«Теперь пятно будет, – мелькнуло у него в голове. – Ничего. На память! Какую? О чем?»

– Понимаешь, Гарик, – Костя обернулся, – понимаешь, произошла одна штуковина. Чудо. Другого объяснения нет.

– Что именно?

– Ты знаешь, как я бухал. Сколько мы с тобой не виделись? Лет десять. Ну я и раньше не отличался благопристойным образом жизни. А уж это время прямо сорвало. Жрал не разгибаясь. Причем отчетливо понимая, что качусь в пропасть. Даже не качусь – лечу со свистом. И меня уже не остановить. Ноги начинали отказывать, голова работала только на прием водки. Отходняки были такие, хоть вешайся. И это не метафора.

– Да ясно. Не хуже тебя симптоматику знаю. Сам в дурке отвалялся больше месяца почти в беспамятстве.

– Значит, прекрасно понимаешь, что бросить пить очень тяжело. Практически невозможно. Хоть кодируйся-перекодируйся. Организм и, главное, психика под другое заточены.