Результат одинаков у обоих – нулевой. Дар молчит. Молчат Слава и Наташа – они не знали, что это и зачем. Знали одно – так надо. Если Ваня говорит – так надо…

Они не писали устав. Они не скрепляли его кровью. Они не искали это. Это – само нашло их. Нашло, подняло на ноги и поставило в строй. А в строю всегда есть командир. И не бывает “людей-винтиков” – просто счет иногда идет на секунды и нет времени на подробные объяснения…

Но дар молчит. И Ваня понимает почему. И Наташа, и Славик по большому счету ничего не говорили. Смысла в тупо повторяемых “да” было не больше, чем в свисте ветра или шелесте дождя… А дождь и ветер не лгут – и не говорят правду.

Дар молчит.

Маленький северный городок.

Грязноватый. Но что-то светлое есть. И мертвых не так много…

Голод.

Простое человеческое чувство. Проще – только желание облегчиться. Но это – у сытых.

Ящики.

Грязные. Деревянные. Длинный ряд. У ящиков – люди. На ящиках – товар. Детище рыночной экономики. Плод (или выкидыш?) сна разума г.г. Гайдара и Чубайса.

Джип американской полиции стоит на земле. Ящика нет.

Марья.

Андрюшка рядом. Губа закушена. Слезы на глазах. Он не похож на Царя Живых.

Упитанный мужчина с брезгливой усмешечкой. И с отпрыском. Ревизует ящики. Он так и прошел бы мимо – с усмешечкой. Но отпрыск тянет рукав.

И (ликуйте, младореформаторы! работает ваша модель!) – Акт*.

Акт купли-продажи.

Чуть рваная купюра – туда.

Джип – обратно**.

Дешевое кафе. Голод отступает на заранее подготовленные позиции.

* Предупреждаю, кадет! Еше намек на эту тему – и ваш ближайший акт состоится с туалетом второй роты. После отбоя. С зубной щеткой в руках. Заодно даю вводную: дежурившие вчера по кухне наказаны. Вторая рота освобождена от строевой подготовки. У всех что-то с желудками. И с кишечниками.

** Отставить предупреждение! Отставить туалет! В чем-то вы правы, кадет… туда-обратно… И у Чубайсов с Гайдарами как у людей… Кто бы подумал…

От каждого человечишки, пусть самого гнусного и омерзительного, пусть вызывающего оторопь своим существованием и недостойного существовать, – может остаться что-то хорошее.

Маленькое.

Крохотное.

Но может.

Вот и от Тарантино осталось.

Дар молчал. Легкий путь привел в тупик. Надо работать головой. И, когда придет время, – руками.

План Вани был прост: найти Наю, красивую девушку с черными как ночь волосами. И, найдя, спросить прямо: она вампир? убивала людей?

Если ответит “да” или солжет, то…

Быстро и сразу.

Правда, где-то на периферии сознания крутились мысли о неведомых ему (а кому ведомых?) способах лечения вампиризма. Слишком красива была Ная… Убивать оскалившу-юря человекокрысу легче.

Теперь Ваня думал, как разыскать ее. Разыскать без помощи дара.

Он пока не знал, что главное не это, потому что проснулся Царь Мертвых.

И голоден.

Наверное, из Прохора смог бы получиться неплохой солдат. Даже командир – мазилками по крайней мере он руководил толково.

А еще – он умел ждать. И – не давать волю эмоциям. Многие, знавшие Прохора, скажи им такое – удивились бы. Не поверили. Зря.

Все эмоционально-матерные тирады, и судорожно сжимающиеся кулаки, и удары этими кулаками по столу и ногами по подвернувшимся предметам – все это было приемом. Тактическим.

Не для демонстрации другим – хотя и на них эффект производило. Для себя. Чтобы спустить пар в свисток. Чтобы не убить – прямо тут и сейчас.

Когда Прохор смотрел в почерневшее нутро своего сейфа – никаких внешних проявлений не было. Пар ушел внутрь. Но Прохор не взорвался от этого внезапного скачка давления – не схватил винтовку и не бросился убивать виновных. Или невиновных – кто подвернется. Пар сжался в крохотный, не больше пули, комок – но давление внутри пули было чудовищным. Пуля сидела под сердцем.

Прохор стоял и молчал – в той же позе, у раскрытого сейфа. Могло показаться, что он потерял способность двигаться и думать. Но мозг работал, хотя и давал некие сбои в логике.

Прохор не верил в совпадения. Не верил, что в охотничьем домике взяли и наложились в пространстве-времени сразу два маловероятных события. Не верил, что Ваня оставил ему послание (смысл послания был однозначен, Прохор давно и недобро приглядывался к Ване) и мирно удалился – а таинственный некто, почти в то же время, неведомым способом вскрыв надежнейшие замки и отключив в принципе неотключаемую сигнализацию, забрался в “Хантер-хауз”. Забрался с единственной целью – уничтожить любовно собранную коллекцию Прохора.

Про мазилок, имевших ключи, Прохор даже не думал. Те хорошо его знали – и боялись. На такую опасную для жизни шутку мазилки не решились бы.

Ключи еще были у Вани и Полухина.

Но последнего Прохор отмел решительно и сразу. Кишка тонка.

Оставался Ваня. Даже без демонстративно выложенного на стол футляра других вариантов не было. Оставался человек, научивший Прохора всему – всему, что тот сейчас считал своей жизнью, своей настоящей яркой жизнью (остальное – семья, работа – мелькало дурным полусном). Человек, которого он опасливо уважал, даже побаивался… А теперь – перестал. Увидев сейф и футляр – перестал… Особенно футляр.

(Ваня ошибся в одном. Даже веря, что цель твоя чиста, а знамя свято, – нельзя ставить в строй кого угодно. Сначала делают Воинами, а потом дают в руки оружие…)

Прохор стоял. Думал.

Наверное, из Прохора смог бы получиться неплохой солдат.

Мозг работал четко, несмотря на всю глубину стресса, – но некоторые сбои в логике все же были.

Потому что он решил убить Ваню.

Но, заодно, – и Полухина.

Хочу воззвать к вам, господа с чистыми руками и добрым взглядом из-под очков, любящие жить и не любящие побеждать.

Кто вам говорит, что я рассказываю про солдат?

Все говорят?

Вы не любите солдат…

Понимаю…

Да, конечно, солдаты это кровь, и грязь, и смерть, и грохочущие сапоги, и плач детей, и пылающие дома, и расколотое небо, и недоцелованные парнишки, идущие на убой…

И распятый Бог.

Понимаю. Залитые пивом гамбургеры в вашем чреве испуганно булькают, когда по улицам гремят сапоги. И окно Интернета уже не кажется вам спасением.