— Я — наркодилер четырнадцатилетних девушек.

— А что, такие еще есть?

— Все изменилось, с тех пор как семейные пары перестали звонить своему дилеру, чтобы вызвать бэбиситтера.

— Я знаю уйму молодых родителей, которые продолжают обращаться и к дилеру, и к бэбиситтеру: когда куда-то идешь, тебе нужны оба.

— Это довольно примитивное клише. Викторианская мораль «Трейнспоттинга»:[84] у наркоманов умирают младенцы.

— Чтобы делать детей, желательно иметь сексуальные отношения; чтобы иметь сексуальные отношения, желательно иметь наркотик.

Фредерик Таддеи ставил диски, кто-то иронизировал по поводу Сашá Дистеля или Анни Корди.[85] Во всяком случае, не нужно было заполнять минуты молчания, разговор не прерывался, скорее наоборот. Тем более что там была видеокамера. Через мгновение музыку уже никто не слышал. Люди смеялись. Много. Смех раздавался со всех сторон. Никто за словом в карман не лез, скорее наоборот.

— От кокаина не стоит.

— Не согласен, он не дает спать, то есть мешает уснуть, и, значит, нужно себя чем-то занять.

— Уму непостижимо, вы же говорите о продукте, запрещенном законом.

— Я всегда ненавидел «Криденс Клиэрвотер Ривайвл».

— Я хочу поставить «Бич Бойз».

— Вот было бы здорово организовать такой ужин век назад с Бодлером и Барбе ДʼОревильи.

— Все в порядке, у моего младшего брата появилась дочка.

— А тебе не хочется?

— Ну да, это было бы забавно.

— Существует жуткая ностальгия по восьмидесятым, мы все еще никак не можем ими насытиться.

— Стоит почитать биографию «Дино» Дина Мартина, по которой Скорсезе сделает фильм, ее написал в девяносто втором Ник Тошес, большой специалист по американскому року, очень большой. Одну его книгу только что перевели, гораздо лучше, чем Элроя, чем Джойс Кэрол Оутс.

— Элрой не умеет писать, это пигмей, мчащийся на всех парах и тюкающий по огромной пишущей машинке.

— Знаешь, что мне однажды сказал этот придурок Рикен, когда я брал у него интервью: Флобера я не читал. Я ему ответил: меня это не удивляет. — В любом случае, если у парня, которому сейчас пятьдесят или за пятьдесят, не было длинных волос в шестидесятые, доверять ему нельзя.

— Юделин был прав, когда говорил, что из «Девяносто девяти франков»[86] можно сделать что угодно — книгу, диск, телепередачу, не важно. А у Дина Мартина такой была сама жизнь: певец в стиле «Everybody loves somebody sometimes», театральный актер, выступавший с Джерри Льюисом, телеведущий. И все это одновременно. А сегодня, если Виржини пишет и снимает кино, все говорят: она распыляется. Уэльбек неожиданно записывает диск — это что еще за дилетантство, скажут они. На самом деле, существуют люди, у которых есть талант, и те, у кого его нет. Если талант есть, он есть во всем. Пикассо мог сделать что угодно.

— Даже стащить мой стакан?

— Ну да, ну да.

— Чем займемся после ужина?

— Передай мне твои солнечные очки, Дельфина.

— Отдай свое тело танцполу.

— Ни на кого не нападали так, как на Кокто… Его уничтожили. Если кто и пахал по-черному, так это Кокто.

— Сюрреалисты обгадили его с ног до головы. Все неординарные чуваки покончили с собой, посмотри на Кревеля.[87]

— А кто это, Андре Бретон? Что там было, в моем тексте? Ну что там было написано? Зато я говорю по-бретонски, чтоб ты знал.

— Главная концепция вечера — светский лофт, который транслирует «Арте».[88] С кем я буду спать — с Майвен Лe Беско или с Элизабет Куин? Проигравшую выкидывают за дверь. Напоминаю, оргия начинается через четверть часа.

— В полпервого, значит…

— Раздеваемся до пояса, снизу, и играем в новую игру под названием «человеческая гроздь». Эй, Таддеи, если поставишь нам музыку типа «Ну и занудство тут», я тебе выбью передние зубы.

— Поставь Сашá Дистеля или Анни Корди.

— Все мои друзья мечтали о «Си Роз»,[89] Цирроз пишется с одним или с двумя «р»? Двадцать лет я пытался понять. Из уважения к Корди.

— Ух ты, Юделин цитирует Корди! Это что-то новенькое…

Пьер еще ненадолго остался, а я вернулась. Назавтра я отправилась в Понт-а-Муссон, с остановкой в Нанси, вокзал в Нанси, странно, так странно, в 85-м я назначила здесь свидание отцу: я узнаю это место, узнаю этот угол — вокзал образует букву «L», — я вижу себя: вот я выхожу из здания вокзала и встречаю отца, спустя долгие годы; как странно снова увидеть этот вокзал через двадцать лет, когда прошло столько времени, но ничего при этом не изменилось. И в этом-то, главным образом, все дело.