Связи Дрозда были редкими и случайными, в чем он, будучи навеселе, сам признался Андрею. Чаще всего Дрозд удовлетворял свои потребности с путанами, в основном дорогими – по вызову.

Но если в общении с Дроздом юноша находил отдушину, то все остальное ему радости не приносило.

Особенно доставал Андрея небезызвестный городской авторитет Самурай, бригадир вощанской братвы.

Он почему-то утвердился во мнении, что именно Андрей виноват в его поражении на любовном фронте – Алена по-прежнему не обращала внимания на Самурая.

Свою кличку он получил в местах заключения. Его провинность перед законом была немалой – он сидел за разбой.

Оттрубив на зоне положенный срок, Самурай очень быстро сколотил из бывших спортсменов банду рэкетиров (он занимался каратэ и даже успел до отсидки походить в чемпионах области). Но теперь бригадир вощанских, прошедший тюремные "университеты", действовал более хитро и изобретательно.

Милиция давно вострила на него зубы, однако Самураю сопутствовала удача. А может и нечто более существенное – несколько лет назад он стал владельцем трех или четырех магазинов и держал один из городских рынков. Так что денег на подкуп власть имущих у него хватало.

В крови Самурая было немало примесей, о чем свидетельствовали его раскосые глаза и смуглая кожа.

Неизвестно, был ли его отец японцем, как при случае гордо заявлял вощанский авторитет, но то, что мамаша Самурая нечаянно переспала с каким-то азиатом, можно считать фактом.

Единственной проблемой, омрачавшей существование Самурая, был его малый рост. Поэтому он носил ботинки на высоких каблуках и подбирал себе миниатюрных подружек.

К несчастью, Самурая угораздило влюбиться в Алину (по крайней мере, он сам так считал), которая была почти на голову выше бригадира вощанской братвы. Понимая в глубине души, что здесь ему ничего не светит (с учетом того, что отец Алины стал важной шишкой), Самурай нашел громоотвод в лице Андрея. И теперь готов был землю грызть, лишь бы расправиться с соперником.

Андрею уже надоело бегать от Самурая. К счастью, у бригадира вощанской братвы было много разных дел, поэтому о своем мнимом сопернике он вспоминал эпизодически – когда находился подшофе. То есть, не чаще двух-трех раз в месяц.

Увы, Андрей никак не мог вычислить периодичность этих бзиков Самурая, а значит, ему приходилось быть настороже каждый день. Что вовсе не способствовало бодрости духа и хорошему настроению.

Иногда у юноши возникали кровожадные намерения – это когда он, завидев подручных Самурая (или его самого), бежал по городу, сломя голову, чтобы забиться в какую-нибудь норку. Ему хотелось достать двустволку и расколоть дуплетом узкоглазую башку авторитета как спелый арбуз.

Эти мечтания были настолько сладостны, что Андрей даже забывал иногда об осторожности. В такие моменты он приходил к ресторану, где обычно гужевали вощанские братки, и, почти не прячась, наблюдал за ними через неплотно зашторенные окна.

Он представлял, как входит в зал, как достает из-под плаща обрез ружья, как бледнеет Самурай, завидев два черных зрачка, готовых в любое мгновение полыхнуть смертоносным огнем…

После таких вечеров Андрей был как выжатый лимон. Ему весь свет казался не мил. Хорошо, что мать была занята своими переживаниями и не обращала внимания на взвинченное состояние сына.

Впрочем, он старался не показываться ей на глаза: или садился за уроки, или притворялся спящим. -…Очнись, глухая тетеря!

Веселый голос Дрозда вернул Андрея к действительности. Он поднял голову и увидел, что его приятель стоит в одних плавках.

– Окунемся? – то ли спросил, то ли настоятельно попросил – почти приказал – Дрозд. – Погода в самый раз.

И главное – вода мокрая. – Он заразительно рассмеялся. – Утопим беса, что сидит за плечами. Эх-ма!

Дрозд с разбега ухнул в широкую полынью, которая метров на двадцать врезалась в лед, слегка припорошенный девственно чистым снегом.

Андрею было известно, что этот участок реки облюбовала группа городских "моржей". Они регулярно рубили себе во льду дорожку для заплывов и чистили полынью от шуги. Любители зимних купаний обычно приходили к реке ранним утром, а сейчас время близилось к обеду.

– Окунемся… – пробормотал себе под нос Андрей с невольной дрожью в голосе и последовал за Дроздом.

Ледяная вода обожгла тело как кипяток. Кровь в жилах словно забурлила. На душе вдруг стало легко и весело.

– Хорошо! – скалился Дрозд. – Эх, хорошо!

– Хорошо… – отвечал Андрей, возвращая ему улыбку.

Над речкой царила мертвая тишина. Молчали даже вороны, возвратившиеся на прежнее место. Молчали и недобро поглядывали на людей, резвящихся в полынье.

Безмолвие было тягостным, давящим, но ни Дрозд, ни Андрей этого не замечали.

Я успел. Я все-таки успел!

Едва я зашел в свою квартиру, как раздался телефонный звонок. Выждав необходимое время, я поднял трубку и, изображая человека, которого подняли с постели, сонным голосом недовольно спросил:

– Чего надо? Кто звонит?

Трубка ответила молчанием.

– Блин! – выругался я в сердцах. – Кому не спится в ночь глухую… Алло! Я слушаю.

На другом конце провода прозвучали короткие гудки. Я положил трубку и с удовлетворением ухмыльнулся.

Пронесло…

Ах, Анубис, Анубис, сукин сын! Вот ты и высунул свои рожки, "мистер Смерть". Сразу сообразил, чье рыльце может быть в пуху. Без твоей подсказки Висловский вряд ли догадался бы прозвонить кандидатов в недоброжелатели.

Анубис сделал то же, что и я, только другим способом. Ему важно было очертить круг возможных соискателей на роль покойника под номером один.

Он моментально сообразил, что заказчик акции с проникновением на дачный участок Висловского вряд ли будет в этот поздний час почивать спокойным сном. Хотел бы я знать, как Анубис оценил мои актерские способности…

Конечно же, спать мне вовсе не хотелось. Нервишки были уже не те, что прежде. Увы. Годы берут свое, как не крути.

Десять лет назад я мог дрыхнуть даже под артобстрелом. И не потому, что старался прослыть храбрецом.

Отнюдь. Просто я был фаталистом. Кому суждено быть повешенным, того не расстреляют. Именно так звучало мое кредо.

И я следовал ему во всех своих житейских коллизиях. А иначе гордое прозвище Волкодав носил бы ктонибудь иной. Потому как в моей воинской профессии мандраж просто исключается как состояние души.

Я налил себе полстакана виски, сел в кресло, включил ночной канал телевизора – чтобы создать фон для мыслительного процесса, и начал усиленно думать. Что было нелегко: я никогда не отличался аналитическим складом ума.