— Откуда ты? — прошелестел голос призрака.

Шепот, самый внушительный вид речи, наполнял весь объем зловещего храма, обступал со всех сторон.

Врать этому существу в балахоне Лена не собиралась. Она знала из школьного опыта, что сказать правду — лучший способ избавиться от расспросов.

— Вообще–то я из другого мира, — не без вызова ответила она, — с другой планеты.

— Другая планета… — Камешек белого лица треснул ниточкой улыбки. Казалось, незнакомец был вполне удовлетворен ответом.

— А сюда… — Лена немного освоилась и решила продолжить откровения, — сюда я приехала на поезде. Зула–Пэлес–Плейс — называется место, откуда я приехала на поезде, а…

— Зула, — прошелестел он, и Лена забыла, что еще хотела добавить.

Призрак воспринимал ее ответы как должное. Он был вполне удовлетворен.

— Тебе страшно, дитя?

— Да, — призналась Лена и немедленно поняла, что это неправда. — То есть… Уже нет.

— Это правильно, — прошелестел призрак, приближаясь. Лена разглядела, как по его одеянию пробегают тени. Белая ткань балахона неуловимо переливалась, по ней плыли изображения причудливо сплетенных листьев. Девочка залюбовалась этим чудесным эффектом.

— Мне было страшно там, снаружи, — попыталась она пояснить, — но теперь уже не страшно. Почему–то…

— Прислушайся, это был чужой страх. И он остался снаружи.

— Ага, — с радостью кивнула Лена.

— Здесь только печаль и память. Здесь нет места страху. Это — Убежище. Оно под защитой узора текучей росы. В нем живет древняя Память.

Страх–то ушел. Это — да. Но остался непокой. Смутная тревога и ожидание. Ожидание чего–то грандиозного. Лена не случайно пришла в это место. Позже ей казалось, что и наивный ее побег из дома Остина, и поездка по городу — все свершилось под знаком какой–то путеводной силы, которая привела ее сюда.

По крайней мере, ее больше не била мелкая дрожь. Высокий человек в белом все сильнее напоминал ей лесного старца.

— Ты пришла увидеть, — сказал он, и в его словах не было вопроса. — Увидеть и унести с собой частицу Памяти.

Да–да, поняла Лена, она должна увидеть здесь что–то очень и очень важное, от чего будет зависеть вся ее дальнейшая судьба. Это как–то связано с ее путешествием в этот странный мир и с возвращением домой, если возвращение только еще возможно.

Это «что–то» она должна увидеть и, если не понять, то хотя бы прочувствовать и нести дальше с собою, оно было связано со всем на свете и замыкалось на ней.

Разумеется, она не размышляла об этом так подробно. Понимание теплилось где–то в недрах души, на уровне смутных ощущений. Но это понимание было путеводным.

— Пойдем, — сказал призрак, о котором в любых других обстоятельствах Лена подумала бы: «Во сне увидишь — не проснешься!»

— Куда? — спросила она, чтобы проверить путеводное ощущение.

— Следуй за мной.

С этими словами он повернулся и поплыл по узенькой дорожке так плавно, как будто брал уроки у ансамбля «Березка».

Ноги сами понесли Лену за ним. Путеводное ощущение скомандовало ей «да!».

Они торжественно и неторопливо двигались вдоль арок, поддерживающих свод над черной чашей воды.

За одной из арок, завешенных костями, оказался, против ожиданий, не выход наружу, а ход вниз, в еще более густой и прохладный сумрак.

Нога искала в темноте ступеньку, но нашла покатый пол. Узкий тоннель плавно загибался влево.

Холодный голый камень пола, стен и свода был сухим и грубым. Бесконечный поворот все продолжался и продолжался.

Сначала они недолго шли в сумраке, затем — в полном мраке. И только когда Лена собралась было начать бояться темноты, ее проводник засветил фонарь.

Это был чудесный фонарь — простой куб из матового бело–розового стекла, увитый миниатюрными золотыми веточками рябины и водруженный на что–то вроде подсвечника, тоже в виде ствола дерева. Под матовым стеклом теплился огонек. Слишком яркий для свечи, но и невероятно теплый, трепетный для электрического света. Откуда проводник извлек фонарь и как засветил его — осталось загадкой. Лена старалась не отставать, держаться в световом пятне.

По стенам стали попадаться неглубокие ниши с черепами. С каждым шагом их становилось все больше, черепа выстраивались в шеренги, множились, покрывали, наконец, все стены, сползали на пол и забирались на потолок. Но после всего, что Лена увидела наверху, это было уже как–то естественно, что ли… Во всяком случае — чего–то подобного она и ожидала.

Скоро черепа сомкнули ряды, и Лена зашагала по ним, как по булыжной мостовой, а со стен на нее таращились пустыми глазницами и весело скалились бывшие вместилища чьих–то неповторимых индивидуальностей. Почему–то было трудно дышать.

Лена постаралась отвлечься. Поворот становился все круче. Значит, проход идет по сужающейся спирали прямо под чашей и должен привести к некоему центру.

Гадать, что там, в этом центре, бесполезно. В таком месте может прятаться все что угодно. От алтаря для кровавых жертвоприношений до древней кельи, в которую много–много лет назад добровольно заточил себя какой–нибудь местный монах–святой.

Зачем ей может понадобиться святой? Зачем она святому? И уж меньше всего ей нужен жертвенный алтарь.

А почему не предположить, что все это сооружение и построено, и декорировано исключительно из косточек наивных дурех, которые пошли за типом в белом балахоне?

Не может быть?

Очень даже запросто — может!

Но эти глупые мысли нужны были только для того, чтобы отвлечься. Лена знала, что мысли глупые, и не отвлекли они ее нисколько — как, впрочем, и всегда в таких случаях. Сколько раз, когда она пыталась не думать о чем–то, мысли ее описывали круг и возвращались к тому предмету, от которого надо было уйти…

Реальность оказалась совсем неожиданной. Коридор вдруг изменился. Черепа остались только под ногами, а стены вдруг оказались покрыты гобеленами. При ровном, но неярком свете фонаря Лена увидела на них сцены каких–то массовых умерщвлений.

Это не удивило.

Смутила ее маленькая тесная круглая комнатка, с редким частоколом тоненьких колонн по стенам, оказавшаяся в конце пути.

Это все?

Ее проводник поставил фонарь на странный высокий столик со стеклянной столешницей и тонкими ножками из желтого металла, может быть золота.

Ножки, отлитые в виде древесных стволов, обнимали линзу ветвями по кромке, образуя венок. Они изображали три дерева: дуб, каштан и рябину. Это Лена поняла по выразительным миниатюрным листочкам на ветвях.

Среди золотой листвы искусно были припрятаны крошечные черепки, которые таращились во все стороны глазками из темного граната.