Я возвратилась в дом, взяла за руку сына, позвала Пчелку. Обескураженные, полуотстраненные, мы отправились на похороны моего мужа. Когда я, все еще не в силах совладать с дрожью, сидела в церкви, я вдруг поняла, что мы оплакиваем не мертвых. Мы оплакиваем самих себя, но я была недостойна собственной жалости.

Когда все было кончено, кто-то повез нас домой. Я сидела на заднем сиденье, крепко обнимая Чарли. Помню, что в машине пахло сигаретами. Я гладила голову Чарли, указывала на дома, магазины, автомобили, мимо которых мы проезжали, и шептала их названия — я надеялась, что мне станет от этого легче. Обычные существительные, вот что нам сейчас нужно, решила я. Будничные вещи помогут нам продержаться. И что с того, что бэтменский костюм Чарли был весь перепачкан в могильной глине? Когда мы приехали домой, я сунула костюм в стиральную машину, а Чарли дала другой, чистый. Левой рукой открывать коробку стирального порошка мне было больно, и я сделала это правой рукой.

Помню, мы с Чарли сидели и смотрели, как заполняет стиральную машину вода, как она поднимается за круглой стеклянной дверцей. Машина привычно заурчала, а я завела с Чарли совершенно обычный разговор. Для меня это был самый худший момент. Мы заговорили о том, что мы хотели бы съесть на ланч. Чарли сказал, что ему хочется чипсов. Я возразила. Он стал настаивать. Я согласилась. Меня было легко уговорить в тот момент, и мой сын это понял. Я согласилась и на кетчуп, и на мороженое, и мордашка Чарли озарилась радостью победы, но в его глазах был испуг. Я почувствовала, что для Чарли, как и для меня, за привычными существительными прячется непривычная боль.

Мы сели есть, а потом Пчелка вывела Чарли в сад поиграть. Я так сосредоточилась на сыне, что совсем забыла о Пчелке, и не на шутку удивилась, обнаружив, что она все еще рядом.

Я неподвижно сидела за кухонным столом. Мои мать и сестра вернулись вместе с нами из церкви и окружили меня, словно спутники — планету, суетой и утешениями. Если бы нас сфотографировали с очень долгой выдержкой, на фотоснимке четко была бы видна только я — в окружении образованного лазурным кардиганом моей сестры призрачного кольца, по краю которого порхала моя мать, пытавшаяся подлететь ко мне поближе и спросить, все ли со мной в порядке. Наверное, я ее едва слышала. Они суетились около меня примерно час, выказывая уважение к моему молчанию, они почти бесшумно вымыли посуду, разложили по алфавиту открытки с выражением соболезнований. Только тогда, когда я стала умолять их уехать, если они меня любят, они удалились.

Перед уходом они меня нежно и устало обняли, и мне стало стыдно, что я их выгоняю. Потом я села за кухонный стол и стала смотреть, как Пчелка играет в саду с Бэтменом. Похоже, с нашей стороны было беспечно покинуть дом и провести все утро на похоронах. В наше отсутствие злюки самого жуткого пошиба оккупировали лавровый куст, и теперь их приходилось расстреливать из водяного пистолета и колотить бамбуковыми палками. Судя по всему, это была опасная и тяжелая работа. Сначала Пчелка подползала к лавровому кусту на четвереньках, и края ее слишком просторной гавайской рубахи испачкались в земле. Замечая злюку, она громко кричала, что заставляло мерзавца выскочить из-под куста. А мой сын держал наготове водяной пистолет и наносил coup de grace[28]. Я поражалась тому, как быстро Пчелка и Бэтмен сформировали команду. Я даже не знала, стоит ли этому радоваться. Но что мне было делать? Решительными шагами выйти в сад и объявить: «Пчелка, будь так добра, перестать заводить дружбу с моим сыном»? Мой сын громко потребовал бы объяснений, и было бы бесполезно объяснять ему: Пчелка не на нашей стороне. Как можно было пытаться втолковать ему такое, когда они уже успели вместе перебить столько злюк?

Нет, отрицать ее присутствие уже было невозможно, как и то, что случилось в Африке. Воспоминания можно изгнать очень надолго, депортировать их из сознания с помощью неустанной обыденности редактирования преуспевающего журнала, материнства, похорон мужа. Человек — это нечто совсем другое. Существование девушки-нигерийки, живой, стоящей в твоем саду, — такое положение вещей может отрицать правительство. Оно может отбрасывать это, будто статистические погрешности, а люди так не могут.

Я сидела за кухонным столом и смотрела на культю своего пальца неожиданно увлажнившимися глазами. Я осознала, что наконец настала пора повернуться лицом к тому, что произошло в Африке.

Конечно, при обычном течении жизни ничего подобного не произошло бы никогда. Существуют в мире страны, а в нашем разуме — такие области, куда не стоит заглядывать. Я всегда так думала и всегда относила себя к разряду здравомыслящих женщин. Не просто здравомыслящих, а мыслящих независимо, но все же не сверх меры. От незнакомых мест я предпочитала держаться подальше — ведь именно так относятся к незнакомым местам здравомыслящие женщины.

И вот я, такая умная, отправилась в отпуск в совсем иное место. В то время в Нигерии шла нефтяная война. Мы с Эндрю об этом не знали. Борьба была недолгая, непонятная, о ней мало сообщали в средствах массовой информации. И британские, и нигерийские власти дружно отрицают тот факт, что в тот день вообще что-либо произошло. Бог свидетель, они не единственные, кто пытался это отрицать.

Я до сих пор гадаю, как мне только в голову пришло решиться провести отпуск в Нигерии. Хотела бы я утверждать: то был единственный проспект, который той весной доставили к нам в журнал, чтобы мы разместили рекламу туристического агентства… Но к нам доставляли целые коробки этих проспектов — горы запечатанных конвертов с буклетами, в которых восхвалялись достоинства роскошных гостиниц. Я могла бы выбрать Тоскану или Белиз. В том сезоне были жутко популярны туры в бывшие советские республики. Но нет. Треклятая часть моей натуры — та самая, которая побудила меня издавать Nixie вместо того, чтобы пойти работать в какой-нибудь более прирученный глянцевый журнал, та самая, из-за которой я закрутила роман с Лоренсом вместо того, чтобы попытаться залатать дыры в отношениях с Эндрю — эта зловредная, рвущаяся наружу часть моего естества испытала подростковый трепет, когда на мой рабочий стол лег конверт с надписью-вопросом «ПОЧЕМУ БЫ В ЭТОМ ГОДУ ВАМ НЕ ПРОВЕСТИ ОТПУСК В НИГЕРИИ?». Кто-то из моих сотрудниц толстым черным маркером написал под этим вопросом вполне очевидный ответ. Однако я была заинтригована и распечатала конверт. Из конверта выпали два бесплатных билета на самолет с открытой датой вылета и сертификат бронирования гостиницы. Так просто. Бери бикини — и дуй в аэропорт.

Эндрю, как это ни странно, отправился со мной. Министерство иностранных дел советовало не посещать отдельные районы Нигерии, но мы не думали, что это относится к тому району, куда мы отправлялись. Эндрю слегка засомневался, но я напомнила ему, что медовый месяц мы провели на Кубе, а там местами было довольно-таки ужасно. Эндрю сдался. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что, если бы он и попытался меня отговорить, у него это вряд ли получилось бы.

Туристическое агентство, приславшее мне в редакцию эти бесплатные билеты, в своем проспекте отмечало, что Ибено-Бич — «место для жаждущих приключений». На самом же деле в то время, когда мы отправились в Нигерию, это был катаклизм, заключенный в границы. К северу от Ибено-Бич раскинулись малярийные джунгли, а на западе была дельта широкой коричневой реки. Вода в реке из-за обилия нефти играла всеми красками радуги. Теперь я знаю, что кроме нефти в той реке плавали трупы нефтяников. Южнее простирался Атлантический океан. Вот там-то, на южной оконечности пляжа, я и повстречала девушку, не являвшуюся потенциальной читательницей моего журнала. Пчелка бежала на юго-восток оттуда, где когда-то стояла ее деревня и где вот-вот должны были начаться нефтяные разработки. Ее ноги были сбиты в кровь. Она бежала от мужчин, которые убили бы ее, потому что им за это платили, и от детей, которые убили бы ее, потому что им так велели. Я сидела за своим кухонным столом и представляла, как она бежит по полям и джунглям так быстро, как только может, пока не добежала до берега, куда мы с Эндрю ушли из отеля, презрев инструкции.