Резанов невесело усмехнулся:

— Как раз это я готов гарантировать.

Ещё несколько времени британцы показывали Николаю Петровичу на картах места, которые ему предстояло посетить, давали весьма толковые советы и снова демонстрировали полную осведомлённость в деталях похода. Уоррен предупредил:

— Без сомнения, ваше путешествие будет иметь существенные различия с планами. Примите это как должное. Водная стихия непредсказуема, и скоро вы получите возможность в этом убедиться.

— Как вы справедливо заметили, Британия — царица морей, — на прощание сказал Грант, — поэтому в любом порту вашим кораблям обеспечен наш присмотр. Я буду неотступно следить за экспедицией, получать отчёты и снабжать вас инструкциями. Связь помогут держать мои люди. Смело доверяйте тому, кто передаст вам привет от господина Дефо.

Полёт Андре-Жака Гарнерена — первый в России полёт на воздушном шаре! — назначили на середину июня, а до тех пор предстояло проверить каждый вершок обшивки, каждую пядь гондолы и всю оснастку. Женевьева Гарнерен привычно ассистировала супругу.

Князь Львов, который отвечал перед государем и светской публикой за предстоящий аттракцион, озаботился строительством временной площадки с местами для зрителей, откуда надлежало начаться полёту. Довершали подготовку аэростата здесь же, в саду кадетского корпуса на Васильевском острове…

…и любопытный Фёдор Иванович Толстой при первой же возможности, освободившись от службы, примчался к новым знакомым из расположения Преображенского полка: казармы помещались на другом берегу Невы, за Литейной частью.

Подобие театра было уже готово. Свежие доски распространяли в воздухе терпкий аромат сосны. На вкопанных в землю высоких тёсаных столбах аккуратно развесили оболочку шара. Под присмотром Гарнерна рабочие заново пропитывали ткань и особенно швы специальным лаком, который француз варил собственноручно, никому не доверяя рецепт. Фёдор Иванович крутился поблизости, задавая множество вопросов, а подошедшему Львову посетовал на нелюбезность Гарнерена — мол, тот мог быть пословоохотливее.

— С чего бы ему с тобой откровенничать? — пожал плечами старый князь. — За спасение француз тебе благодарен, да только дружба дружбой, а табачок врозь. Государь ему привилегию на два года обещал здесь и в Москве. Но коли Гарнереновы секреты станут ведомы, — каждый сможет эдакий шар запустить. И как же тогда наш добрый Андре за свои аэростатические опыты деньги собирать будет?

— Сергей Лаврентьевич… — Толстой заблестел глазами. — А много ли денег надобно, чтобы на шаре прокатиться?

— Дамы платят по ста рублей. Садятся с Женевьевой в гондолу, и на верёвке их по воздуху возят взад-вперёд у самой земли. А мы с Гарнереном на версту поднимемся, если не больше. — Князь вздохнул. — Мне такое удовольствие в две тысячи рублей встало.

Львов отвлёкся от молодого графа, оглушённого суммой, и поспешил навстречу прибывшим подводам. К первому столичному аэродрому начинали подвозить серную кислоту в запечатанных стеклянных бутылях и ящики с железными опилками: француз наполнял свой шар не горячим воздухом, а водородом, и газ предстояло добывать прямо здесь химической реакцией.

— Едем со мной, Фёдор Иванович, — сказал князь, отдав необходимые распоряжения. — Меня на том берегу ждут.

За время, прошедшее с их встречи, Львов привязался к Толстому. Своих детей у генерала не было, и молодой офицер вызывал у него отеческие чувства. По пути к Исаакиевскому мосту, что связывал Васильевский остров с Адмиралтейской стороной, князь увещевал пригорюнившегося спутника:

— Не грусти! Всё ещё будет на твоём веку. И в моря сходишь, и в небо поднимешься.

— Когда бы государыня Екатерина полёты не запретила, сейчас не французы, а мы сами летали бы, — в сердцах отвечал граф. — И не за две тысячи, а рублей за двадцать!

Князь усмехнулся.

— Ты, Фёдор Иванович, по молодости лет всего на полшага вперёд смотришь. Запрет не просто так издан был. Полетит шар — хорошо. А ну как упадёт, тогда что? И ладно, если в нём жаровня стоит, хотя тоже беда. У Гарнерена-то в шаре газу горючего сколько!

Львов понимал государыню. Петербург был из камня строен, однако деревянных домов по городу тоже хватало, а горели каждый год что те, что эти. Аэростат же летит, куда ветер несёт, и как угадаешь, куда свалится? Случись от него пожар — и деревня может выгореть, и целое имение, и леса, и завод, и корабль какой невезучий… Кому нужна такая напасть? Вот и подписала Екатерина именной указ: «В предупреждение пожарных случаев и иных несчастных приключений, произойти могущих от новоизобретённых воздушных шаров, наполненных горючим воздухом или жаровнями со всякими горячими составами, повелеваем учинить запрещение, чтобы от 1 марта до 1 декабря никто не дерзал пускать на воздух таковых шаров под страхом заплаты пени по 20 рублей».

— По-твоему, двадцать рублей — не самые великие деньги, — говорил Толстому князь, — но что-то не припомню я, чтобы за все годы хоть кто-то указ нарушил. И жизнью своей рисковать желающих немного, и сверх пени на постройку шара тратиться — тоже. А шар-то в копеечку влетает, я тебе доложу!

— Всё равно, — упорствовал Фёдор Иванович, — нам свои аэронавты надобны. Я раз на колокольню в деревне родительской забрался, оттуда вид — на много вёрст кругом. А с шара, когда он под облаками летит и погода хорошая, сколько всего увидеть можно?!

Граф ёрзал на подушках кареты и расписывал Львову свои соображения о военных достоинствах такого предприятия. За войсками вражескими с неба наблюдать — одно удовольствие: снизу пуля тебя не достанет, а неприятель — как на ладони. Знай поглядывай да на ус мотай. Укрепления противника — тоже открытая книга…

Сергей Лаврентьевич был доволен.

— Всё верно говоришь, — похвалил он. — Потому и Гарнерен, хоть и коммерсант прожжённый, а к тому ещё технический инспектор французской армии. Наполеон-то у них на дело по-военному смотрит. И с государем нашим Павлом у Наполеона хороший альянс получался. Не давало это британцам покою, оттого и убили они Павла Петровича.

Фёдор Иванович удивлённо посмотрел на князя. Конечно, всякое говорили про смерть императора двумя годами раньше. В то, что Павел скончался апоплексическим ударом, верили немногие. Но чтобы вот так, в постороннем разговоре, назвать виновных?! А князь продолжал:

— Я больше тебе скажу, братец мой. Англичане так и не успокоились, и никогда не успокоятся. Им любая дружба русских с французами — хуже горькой редьки. Потому и Гарнерена здесь видеть не хотят. Потому и разбойничков подослали — нас проучить, чтобы неповадно было, чтобы убирались французы подобру-поздорову… Эх!

Князь безнадежно махнул рукой и замолчал, глядя в окно кареты, которая съехала с Васильевского острова, пересчитала колёсами доски плашкоутов наплавного Исаакиевского моста…

…оказалась на Адмиралтейской стороне, прокатилась мимо скалы, увенчанной бронзовым Петром Первым на вздыбленном коне; мимо нового собора Исаакия Далматского, освящённого всего год назад, — и держала путь по Невскому проспекту в сторону Литейной части: князь намеревался доставить Толстого в Преображенские казармы.