Потом ушла сдавать Юлька, за ней Костя и Леша. За ними Антон. Наська стояла последняя и ей уже было все равно, как сдавать. Очень хотелось есть. За окнами стояла густо–синяя темнота. Бр–р–р…

Антон вышел и она зашла, держа перед собой в вытянутой руке конспекты. Историчка курила и смотрела на стену. На Наську даже не повернулась. Потом все–таки взяла у нее конспекты, задала пару вопросов по датам. Над верхней губой исторички кустились жесткие черные волоски, взгляд был, как у замученного спаниеля.

Наська наконец вышла, вздохнула. Пустой коридор вкрадчиво молчал. У стены на корточках сидел Антон. Увидел Наську, поспешно встал.

– Ты что тут делаешь? – удивилась она.

– Тебя жду, – почему–то виновато ответил Антон – Поздно ведь.

Наська опешила. Антон засунул руки в карманы, пошел рядом. Спустились вниз, Наська одела куртку, Антон молчал и смотрел в сторону. На остановке спросил:

– Тебе куда?

– На Декабристов.

Автобусы не ходили. Точнее, ходили, но не те.

Они постояли полчаса, потом Антон предложил:

– Пошли лучше пешком. Я провожу.

– Пошли, – согласилась Наська.

Шли рядом и молчали. Наконец Наська спросила (совершенно идиотский был вопрос, но его все друг другу задавали, как попугаи):

– А у тебя сколько баллов?

– Четырнадцать. А у тебя?

– Пятнадцать…

– Молодец! – обрадовался Антон. Совершенно искренне, будто Наська была ему дочерью или сестрой на худой конец.

– Ты тоже!

Посмеялись.

– А ты чем вообще занимаешься?

– Я это… музыкой… – засмущался Антон – Играю на ударных, на фортепиано…

Позже Наська узнала, что к музыке приплюсовывается еще пирсинг, татуировки и трава. Или героин по праздникам. Иногда все одновременно, включая пиво или водку. Антон с друзьями напивались, обкуривались, потом кто–то вмазывался и этой иглой протыкали Антону очередную дырку в ухе. Не только Антону, конечно. Тут же пристраивался Геша – мастер по татушкам. В общем, и жизнь хороша и жить хорошо. Весело.

…Пашка вспотел и был скользкий. Пошел помыться, лег спать. Рядом. Поцеловал Наську и пожелал «Доброй ночи».

Наська не хотела, чтобы он кололся и Антон бросил героин. А траву он не считал чем–то серьезным. Но когда Наська попросила попробовать, нахмурился и сказал:

– Не прикасайся к этому дерьму, поняла? Ты не такая… Я не хочу, чтобы ты стала, как они…

Он имел в виду своих друзей и знакомых.

Но на друзей Антон все чаще забивал (они понимали, не сердились и не обижались – видимо, так себя и ведут настоящие друзья), забивал на траву и музыку – чтобы побыть с Наськой. Посидеть рядом с ней, когда она рассказывает про свои созвездия. Попить чаю с ней и Людкой Колосовой. Потом остаться вдвоем. Сидеть, обнимая Наську, как зверьки в норе. Тепло. Родной человек. Они даже не целовались. Просто разговаривали.

Потом Наська сама его поцеловала. Было не противно, а даже наоборот. Потом они первый раз переспали. У Антона дома. Антон сидел на подоконнике в джинсах на голое тело и курил. Наська пила кофе. Потом посмотрела на него.

– Знаешь, я никогда тебя таким счастливым не видела, – сказала удивленно.

Антон прерывисто вздохнул, не в силах описать то чувство, которое переполняло все его сердце, точнее клетку в мозгу. Прошептал:

– Я никогда таким и не был…

Потом испугался, что Наська подумает что–то не то, поспешно объяснил:

– Это не из–за секса, правда. Точнее, не из–за него одного… Я…

…и увидел Наськины глаза. Понял, что испугался зря. Дурак. И объяснять ничего не надо было. А может, и надо. Он сказал:

– Я без тебя сдохну.

– Я тоже.

С Пашей Наська познакомилась на втором курсе. Они вместе стояли в библиотеке. Потом столкнулись в столовой. Пашка учился на четвертом. Работал уже где–то менеджером, но по характеру больше походил на школьника. Дурной какой–то. Но красивый. И главное: он нравился всем Наськиным знакомым. Кроме Людки Колосовой. Антон не нравился. У него было слишком много «не так». Он не так одевался, не так говорил, приходил поздно и пропадал неделями. Наська выслушивала это от подруг и однокурсниц, пыталась разубедить их, но получалось наоборот – они убеждали ее. А с Пашкой проблем не было.

– Стеклов – кул! – завистливо говорили девчонки и Наська млела.

Она забила на Антона.

Стеклов не курил, не торчал, не бухал в клубах и не валялся там никакой. Зато Антон сочинял песни. Про Наську. Но Пашка умел говорить приятные вещи. И с ним было легко.

Неделю назад Наська официально порвала с Антоном. Жалко было, но не очень. Перемены всегда напрягают. Как в первые ночи в лагере. Наська плакала в подушку, но потом тоска по дому проходила и она целыми днями валяла дурака с другими такими же детьми. Привыкнуть можно ко всему.

Тень от ветки поблекла. Вдруг резко обозначилась в полосе света от фар запоздалой машины. Та скрипнула тормозами и шурша удалилась. Вновь повисла прохладная тишина.

Наська лежала и не могла понять: почему же ей так хреново? Попыталась убедить себя, что это «отголоски прошлого» и скоро все пройдет. Как в лагере в детстве.

Но потом поняла: не пройдет.

Людка ей сказала вчера:

– Ты дура. Зачем ты разрешаешь другим людям решать за себя?

– Ха! – ответила Наська – Я все делаю, как хочу.

– Ха! – мрачно парировала Людка – И что интересно?

Наська поняла, что этот разговор постепенно перейдет на личности и Людка будет втолковывать ей, какая она, Наська, скотина, раз послала Антона. Поэтому быстро сказала:

– Стеклова я сама выбрала. И нечего.

– Не сама. Тебе его выбрали, дура. Твои однокурсницы хреновы, которым насрать совершенно…

И не договорив ушла.

Сашка Бердышев отмечал «последний июнь». Пил один на кухне. Мимо пролетали тени, мусор, мысли – они тоже как тени. Или мусор. Они складывались в историю без начала и с продолжением. Начало было где–то в прошлом, он не задумывался, зачем. Сашка пил, но не для «напиться», а чтобы показать «им всем». А кому – он, наверное, и сам не знал. Он придумал их тенями и мусором, он кричал на них, он любил кого–то. Из них. И он всегда считал, что счастлив. Если есть в мозгах – значит, было. Значит, можно рассказать реальным. Или жить самому молча в том мире, запереться, закрыться не пускать. Никого. И даже лучшего друга. Друг удачлив, все есть и даже с верхом. У Сашки – мысли, тени и мусор, из которых он строил свою историю жизни. Никогда никого в нее не посвящал, ее не было, где–то была, но не здесь. Он забыл о ней, вспомнил вчера, когда трахать уже некого было. Сашка просто пил и думал ни о чем, он хотел, он мечтал, но внутри и молча. Он всегда говорил, что где–то есть его девушка, как–то между прочим. Интерес, вопросы разбивались напрочь. Он молчал и все думали, что о чем–то. Он молчал просто так, потому что не жил. Может, жил, но не здесь. Может, даже любил. Но не тех.