Она почувствовала, как заломили, заболели глаза под веками, сейчас, хоть она и не хочет этого, появятся слезы. Как это унизительно! Она топнула ногой и замерла. Не ухо, а все ее существо уловило какой-то неясный звук, который творился там, за смотровым оконцем в глубине коридора. А может, ей только показалось, что в окошке мелькнуло чье-то бледное лицо. Щелчок — тишайший, словно шорох сверчка в ночи, и дверь распахнулась.

— Пожалуйте, ваше высочество, — прошептала, казалось, сама темнота на чистейшем, восхитительном немецком, потом показалась хорошенькая девичья головка в ночном чепце, нежная ручка поманила Екатерину, и та последовала за девушкой.

Вначале они шли в темноте, потом в руках у девушки появилась зажженная свеча, очевидно, она стояла где-нибудь на подоконнике или столике. Девушка быстро шла вперед, прикрывая от сквозняка пламя, ладошка ее нежно светилась.

Они миновали покои великого князя. Веселье в его покоях сменилось симфонией храпов, кто-то по-детски беспокойно вскрикивал во сне. Вот, наконец, ее гостиная. Екатерина упала в кресло.

— Ты кто?

— Помощница акушерки, ваше высочество, — и девушка низко присела. — Меня прислали к вам десять дней назад.

— Как тебя зовут?

— Анна… Анна Фросс.

Как грациозна, и голосок звенит… как флейта, как сказал бы великий князь. Надо будет узнать, кто ее порекомендовал на эту должность.

— Объясни мне, Анна, почему ты открыла мне дверь? И почему не спишь, как все?

— О, ваше высочество, простите мне мою нескромность. Я видела, как вы уходили.

— Тебе велели следить за мной?

— Помилуйте, ваше высочество, от такой напасти! — с непритворным испугом сказала девушка, упав на колени. — Я случайно оказалась в коридоре. Мне велели принести воды их высочеству, чтобы разбавить вино…

— Разве это входит в обязанности помощницы акушерки? — насмешливо спросила Екатерина. — Разве, кроме тебя, никого не было?

— Я не знаю… на этом настояли их высочество, — она заторопилась, смущенно теребя оборку на юбке.

«Приставал к бедной девочке», — подумала Екатерина.

— Продолжай…

— Потом я ушла из покоев их высочества, но мне велели ждать в коридоре. Мне не хотелось, чтобы меня нашли, и я спряталась. И тут увидела, как горничная статс-дамы… я забыла, как ее зовут, кажется, Варвара, закрыла дверь… И ушла. Я решила дождаться вас.

— И правильно сделала, милая Анна. Но как ты нашла ключ?

— Его не надо искать. Он висит на гвоздике. Каждый, кто хочет, может открыть и закрыть эту дверь.

— Но ты же могла открыть дверь и уйти спать? — Екатерина внимательно рассматривала девушку, впрямь ли она так простодушна или хитрит.

— А если бы ее опять закрыли?

— Ты оказала мне услугу. — Екатерина решила, что хватит экзаменовать юную акушерку. — Я уходила из дворца по делам милосердия, потом сломалась карета… Но я не хотела, чтобы кто-то лишний знал об этой поломке.

— Конечно, ваше высочество.

— Раздень меня…

Ласковые руки ловко освободили тело от одежды. Екатерина обнаружила, что рубашка натерла ей под мышками, видно, стала тесна. Анна принесла склянку с жирной мазью, стала ласково и осторожно смазывать покрасневшую, воспаленную кожу.

— Давно из Германии?

— Три месяца.

— Откуда ты, Анна?

— Из Цербста.

В тот день, когда приехали дамы из Пскова, шел сильный дождь, который кончился градом. Обыватели были напуганы не столько продырявленными листьями на деревьях и битой капустой на огородах, сколько необычайностью явления. Град — то же самое, что комета, то есть предзнаменование каких-то значительных неожиданностей, от которых добра не жди.

К счастью, псковские дамы под град не попали, что было весьма кстати — дорожная их карета не вызывала доверия. После выгрузки багажа немногочисленного — обе гостьи предстали перед Никитой.

— Опочкина Лидия Сильвестровна, — представилась басовито старшая.

Голос ее должен был принадлежать другому, более мощному телу, поскольку Лидия Сильвестровна была похожа на ожившую и сбежавшую из саркофага мумию. Обилие камней, украшавших бледные, с подагрическими шишками пальцы, прозрачные мочки ушей и плоская грудь тоже вызывала в памяти Египет, но не подлинный, а балаганный, в котором актеры мажут мелом лицо и вешают на шею разноцветный стеклярус.

— Мадемуазель Мелитриса, — гулко представила мумия девицу.

Вторая гостья выглядела не менее экзотично. Она была в трауре, гладкое платье плотно облегало ее худощавую фигуру, иссиня-черные волосы украшала наколка с длинным, наподобие фаты, крепом, но что особенно поразило Никиту, так это круглые очки в роговой оправе. До сих пор он считал, что очки прилично носить только старикам да старухам, да и то их носят от случая к случаю, когда читают или пишут письма. Но в семнадцать лет украшать себя подобным образом! Мелитриса склонила голову набок, стекла, отражая свет, вспыхнули, и на миг показалось, что величина ее глаз точно соответствует черепаховому ободку очков.

«Глазаста, — подумал Никита. — Вылитая стрекоза, и креп за спиной вздувается, как крылья. С ними надо о чем-то говорить…»

— Как вы перенесли дорогу?

О! Дорогу они перенесли отвратительно! Лошади — клячи, смотрители постоялых дворов — воры, тракт — сплошные лужи, рытвины и ухабы, леса страшны, темны и кишат разбойниками, кучер — плут, гостиница в Опочке полна тараканов, клопов и мышей.

Все это дама произнесла на одной пронзительной ноте, а потом внезапно смолкла, ожидая новых вопросов. Девица сидела молча, таращась своими окулярами. Видно, она простыла в дороге, потому что застенчиво сморкалась в платок. Не исключено, что воспоминания о покойном родителе вызывали слезы, и она старалась скрыть их таким способом. На розовом безымянном пальчике у ногтя сидела маленькая серая бородавка, на сгибе мизинца — вторая. «У нее и цыпки, поди, есть, — подумал Никита. — Она еще совершенный ребенок…»

— Я решил разместить вас на жительство во флигель. Там вам будет покойно. В большом доме ремонт. Так что не обессудьте.

— О, князь! Тетушка ваша Ирина Ильинишна тысячу раз рассказывала нам о вашей доброте и бескорыстии. Она прямо говорила — на этого человека можно положиться во всем.

— Я бы не доверял уж слишком словам моей тетушки, — заметил Никита, косясь в окно, дамы ему уже смертельно надоели. — Ей свойственны преувеличения.

Лидия нетерпеливо повела головой, дескать, помолчите, князь, не перебивайте.

— Мир зол, — продолжила она с угрозой в голосе, — кругом столько, знаете, негодяев. Все норовят перебежать дорогу и схватить тебя за горло. Лучшего опекуна, чем вы, бедной девочке не найти. И опекунский совет того же мнения, — закончила она твердо.