Это письмо высмеивает зернобобовые фасоны и каламбурно употребляет название женского траурного платья: оно называлось widow’s weeds – буквально, «вдовьи сорняки». Однако комически «съедобные» наряды действительно существовали. Венок французского производства из музея Бостона, привезенный в Америку в середине XIX века, свидетельствует о тщательно продуманном эффекте, производимом украшениями (ил. 1 во вклейке). Натуралистично исполненные плоды, цветы и зелень буквально произрастают из проволочного каркаса, охватывающего голову. Нежные розовато-белые цветки превращаются в сочные спелые клубники, которые так и хочется положить в рот. Грозди налитых соком красных и пурпурных виноградин будто приглашают их сорвать и попробовать на вкус, а свешивающиеся тут и там красные восковые черенки служат остроумным намеком на то, что некоторые виноградины уже были сорваны и съедены. Пусть клубника плодоносит в начале лета, а урожай винограда собирают по осени, их сочетание несет в себе несколько эротизированный посыл: женщина, украшенная таким венком, соблазнительна и аппетитна.

Примерно в то же самое время стихотворение Кристины Россетти «Базар гоблинов» (1862) рассказывает историю девушки Лауры, соблазненной магическими гоблинскими фруктами. Лаура обменяла свой золотой локон на плоды и, выпив их сок, зачахла, когда у нее не хватило денег, чтобы купить новую порцию. Сюжет стихотворения отсылает к первородному греху, образу Евы и древу познания, только на этот раз ядовитый плод продают торговцы: «На вкус – как мед, для сердца – яд!»[245] В странном соответствии с болезненной главной героиней стихотворения, которая «высасывая сердцевину, / Опустошила бы корзину», в том же 1862 году девочка пятнадцати лет по имени Элизабет Энн Абдела из района Шордитч в лондонском Ист-Энде умерла, слизнув зеленую краску с сочных на вид стеклянных виноградин. Ее тринадцатилетняя подруга Элизабет Холл работала на галантерейщика, занимавшегося продажей украшений для шляп. Его юная работница получила виноград, который девочка в качестве подарка преподнесла своей старшей подруге. После гибели девушки оставшийся искусственный виноград и листья отправили на химический анализ: хотя голубые и розовые плоды оказались безвредными, зеленые ягоды содержали мышьяк, и судебный эксперт заключил, что «количества яда в одном зеленом листе, возможно, достаточно, чтобы отравить ребенка»[246]. Увешанный плодами головной убор должен был быть пиром для одних лишь глаз. Не все ягоды винограда были ядовиты, но его изящные просвечивающие листья были способны погубить здоровье мужчин и женщин, занятых в производстве искусственных цветов.

В 1857 году Шарль Бодлер опубликовал свой одиозный сборник стихов, озаглавленный «Les Fleurs du Mal» – «Цветы зла». В контексте культуры XIX века цветы обладали целым комплексом символических и экономических значений и ассоциировались с женской красотой, цветением и процветанием. Однако в тот же самый период, когда писал Бодлер, на теле каждой буржуазной дамы цвели в буквальном смысле пагубные, «злые» цветы. В 1856 году парижское мастерство в изготовлении искусственных, но крайне натуралистично выглядящих цветов из ткани и воска привлекло внимание врачей и политиков. Именно тогда работники цветочных мастерских из пятого округа Парижа, как женщины, так и мужчины, обратились в префектуру полиции с жалобой на условия своего труда[248]. К концу 1850-х годов этой проблеме посвятили статьи несколько французских врачей и ученых – доктор Эмиль Богран, изобличавший отравления ртутью на шляпном производстве, Альфонс Шевалье (1828-1875), химик, член Совета по санитарии и гигиене (Conseil de Salubrité), и Вернуа, чьи работы уже цитировались в этой главе[249]. Учитывая, что в 1858 году в Париже насчитывалось около 15 000 изготовителей цветов, а в Великобритании, по данным на 1851 год, их было 3510 человек, большая часть из которых работала в Лондоне, производство искусственных цветов было важной городской профессией и одновременно серьезной проблемой[250]. Как писал Ф. Дрейпер, «изготовление искусственных цветов составляет важную и обширную отрасль производства как в нашей стране, так и за рубежом. Многие зеленые побеги искусственных трав и листвы, которые так живо передают природную зелень… обязаны своими изысканными оттенками и яркостью присутствию в них швейнфуртской зелени»[251]. Хотя модные журналы превозносили цветы как «решительно самые привлекательные предметы для декорирования волос»[252], эта привлекательность дорого обходилась их создателям.

Учебные пособия XIX века для профессиональных fleuristes и рукодельниц, мастерящих цветы на досуге, уверяют читательниц в том, что изготовление тканевых и бумажных цветов для украшения шляпок и платьев – это требующее мастерства и художественного вкуса занятие, а также подобающее леди времяпрепровождение. На смену натуральным цветам и красителям пришли текстиль и химические соединения, принесшие мышьяк в дома и отравившие тела не только рабочих, но и светских дам. Руководство 1829 года предписывает изготовительнице цветов, словно настоящему художнику, самой перетирать и смешивать пигменты при помощи ступки и пестика. Кроме того, ей следует запастись легкой и тонкой «шторной» тафтой изумрудно-зеленого цвета для создания листьев, а также тремя оттенками зеленой бумаги, в том числе оттенка beau-vert (еще одно обозначение мышьяковой соли меди)[253]. Обновленное издание руководства по изготовлению цветов того же издательства прослеживает эволюцию флористок от независимых мастериц к фабричным работницам. Ремесло превратилось в «настоящую промышленную отрасль», и даже в небольших городках теперь можно было найти своих fleuristes[254]. Любопытно, что мужчины, работавшие на производстве предметов роскоши в модном доме Maison Tilmans, которому принадлежат изображенные на модной иллюстрации венки, активно включились в политическую деятельность во время революции 1848 года и призывали своих «братьев» по ремеслу к собраниям в поддержку их менее благополучных товарищей[255]. Повсеместно возникали предприятия, торговавшие специальными материалами для создания искусственных цветов. Ярким примером может служить салон с говорящим названием Au Jardin Artificiel («В искусственном саду») по адресу Рю Сен-Дени, 227, который по-прежнему функционирует в парижском районе Сантье, славящемся магазинами одежды. В 1859 году Вернуа насчитал 900 оптовых и розничных магазинов искусственных цветов в окрестностях Сен-Дени и Сен-Мартен, которые ныне составляют 2-й и 3-й муниципальные округа на правом берегу Сены в центре Парижа[256].