Последние сажени посольские стражники преодолели бегом. Отбросили ненужные больше щиты и, выкрикнув какой-то клич, рванулись вперед.

— Отходим! — заорал Инчута, подавая пример. Отроки с готовностью побросали луки, повернулись к врагу спинами и побежали к близкой опушке. Оставляя раненых товарищей на верную смерть.

— Стоять! — рявкнул я, выдергивая меч из ножен. Сердце сжалось в предчувствии катастрофы. Казалось, вот сейчас матерые рубаки, словно нож в масло, врежутся в хилый порядок кое-как обученных парней и польются на веселую молодую траву реки крови. И жалкая кучка недоучек с той, другой стороны каравана, не рискнут стрелять, побоявшись задеть своих.

— Держись, господин! — услышал я ни с чем не сравнимый вопль Велизария, как-то само собой отправившегося в это путешествие со мной. — Мы идем!

Красиво это выглядело, аж дух перехватило. Развевающиеся по ветру плащи, скалящиеся в азарте бешеной скачки кони, сверкающие мечи. Эковертовцев больше не интересовали драпающие, как зайцы, незадачливые стрелки. Слаженно повернувшись, они встретили новую атаку, но и десяти минут не прошло, как строй остатков посольского войска смяли, воинов изрубили.

Я устало уселся прямо на землю. Руки дрожали. В колчане скучали две оставшеся стрелы.

Так и сидел, отрешенно наблюдая, как вытаскивали спрятавшихся в повозках слуг, как добивали раненых лошадей и людей. Как вязали руки-ноги Мирославу. Как рвало моих парней, до которых только тогда, уже после боя, дошла мысль, что это они могли валяться мертвыми на траве.

— Посижу с тобой, — выдохнул Инчута, падая рядом. — Сил что-то не хватает…

— Угу, — согласился я, опрокидываясь на спину. — Представляешь, всего две стрелы оставалось.

— У меня тоже с десяток, не больше.

Ветер гнал по небу редкие облачка. Покачивалась мохнатая хвоя на ветках сосен. Подъехал принц. Спрыгнул с коня и, покачиваясь, подошел, заслонив солнце.

— Ну, ты, Арч, даешь, — укоризненно покачал головой. — Мы всю ночь шли, на подмогу торопились! А ты сам почти справился.

— Не справились бы без вас, — угрюмо проговорил Инчута, избегая смотреть в глаза. — Еще б пару минут — и смяли бы нас, клянусь храпом Спящих! Шибко они умелые были. Не нам чета. Мы-то думали — они драпать побегут, растеряются от первых залпов. А оно вишь как получилось…

— Лонгнафа не нашли среди мертвых? — поинтересовался я.

— Нет его. Ни его, ни Сократора не нашли. Да и людишек в отряде явно маловато. Ушли они. Где-то свернули.

— Парней жалко, — протянул мой ученик. — Восьмерых стрелами зашибло. Как с подлых луков своих стрельнули, так сразу насмерть. Еще четверо — от мечей… Поранено семеро…

— Короткий поход у них вышел. Видно, так нити Судьбы сплелись… — принц наверняка видел бегство моих лукарей, но не стал напоминать. Да я и сам знал: не дрогни, не выпусти отроки луки из рук, в живых осталось бы много больше.

Оставались на месте боя до тех пор, пока кому-то-брат не кивнул. Принц назначил его главным казначеем армии, и тот сразу развил бурную деятельность. Мертвецов раздели до исподнего. Все оружие, все стрелы, которые после небольшого ремонта можно было бы снова использовать, собрали и увязали. Девять захваченных повозок тщательно осмотрели. Лошадей собрали. С мертвых сняли упряжь.

Тех врагов, с которых больше нечего было взять, оттащили в лес на пищу зверям. Отроков, чей поход так быстро окончился, завернули в ткань и упрятали в телеги. Раненых перевязали. Наконец Парель хозяйски окинул взглядом вытоптанное поле и сказал:

— Ну вот. Теперь можно ехать. Славно повоевали!

С трофейными конями уже треть отряда оказалась верхом. Впрочем, в этот день переход вышел совсем коротким. Отшагали верст пять, до ближайшей деревеньки, да и встали лагерем. А раз находились мы уже в пределах Дубровицкого удела, то впервые развернули знамена. Орейского племени с солнцем, зеленый стяг лесного народа и самое большое — черное с серебряным львом — Модулярского королевства.

Потому и лагерь разбивали со всем тщанием. Чтоб показать туземным крестьянам: не банда злыдней мы — армия законного короля далекого государства. Хоть маленькая и не совсем умелая, но уже спаянная общей пролитой кровью. Как своей, так и чужой.

И пока усталые отроки ставили шатры и разжигали костры, я увел пленного посла в лес. Долги отдавать. На увязавшегося было следом Инчуту Ратомир так рявкнул, что тот поспешил обратно в лагерь.

Поставил связанного на колени. Молча, воткнул в податливую лесную землю меч и сел напротив. И закрыл глаза, припоминая мечты:

«Вот посол Мирослав ползает на коленях, пачкая дорогие штаны хвоей и мышиным дерьмом. Он умоляет о пощаде, поминутно сглатывая струящуюся ручейком кровь из срезанного носа. Руки блестящего господина прижаты к дыркам по бокам головы — там, где раньше были аристократические уши. У надменного чужеземца еще много выступающих частей тела. Ему обещано — он лишится их всех. Искупление грехов! Этот индюк вызывал омерзение и скуку. Переживания этой твари, даже у смерти на краю, были мелочны и ничтожны. Быстрый конец — чтоб не тратить время на пустяки»…

На самом деле он пощады не просил. Рот оказался занят кляпом. Досадуя на самого себя за оплошность, поднялся и выдернул мокрую тряпицу.

— Хочешь что-нибудь сказать? — подсказал я.

— Ты, грязный щенок! — выдохнул Мирослав. — Поднял руку на посольство короля Эковерта! Сдохнешь в канаве!

— Забавно, — удивился я, вместо жалобных воплей услышав угрозы.

— Трепещи, варвар! — снова завел свою песню враг и попытался встать с колен. Пришлось подскакивать и засапожным ножом подрезать ему связки на коленях. Никаких чувств к этому существу я не испытывал. Ни жалости, ни страха, ни, как ни странно, удовлетворения местью. В душе было пусто.

— Кто такой Лонгнаф?

— Нож короля, — посол разлепил прокушенные от боли губы. — Жди свою смерть из каждой тени!

Я кивнул. Примерно так я и думал.

Больше у меня вопросов к Мирославу не нашлось. С какой целью он тащился через полмира следом за Ратомиром, я и так знал. И что главным в этом преследовании был вовсе не посол, брошенный нам, словно кость собаке, — понимал.

И причинять боль этому пустому, в общем-то, человеку, тоже не хотелось.

— Ты прожил бестолковую жизнь, — осознавая, что просто теряю время, беседуя с врагом, тем не менее выговорил я. — Служил не тому господину. Дружил с подлецами. Радовался боли других людей… Если бы Спящие все еще оставались с нами, я не переживал бы за твою душу. Ты за все ответил бы перед богами… Но их нет… Поэтому, знай!

Я встал и выдернул меч из земли.

— Ты умрешь так же, как жил. Бестолково. В глухом углу обитаемого мира, от меча в руке лучника…

Мирослав скривился, как от боли, и когда его голова гулко свалилась на хвою, гримаса так и застыла на его губах. А я подумал, что Судьба несправедлива, не позволяя фантазиям сбыться. В мечтах смерть первого из моих врагов, должна была затронуть мою душу гораздо больше.