— А я огляжусь вокруг, — сообщил Ивашка, открывая дверь. — Авось что примечу или найду кого…

— Как соберешься — приходи. Чай заварю, поснедаем, чем Бог послал, — крикнул ему в спину Митяй, но Ивашка уже не ответил. Ему срочно надо было кое что проверить, но на чай он придёт. Горячий чай — это жизнь! Всё же здорово, что он нашёл старый колодец…

* * *

Он пришел в скрипторию, когда уже стемнело. Не снимая чоботы, оставляя снежные следы, быстро превращающиеся в водяные, прошел к печурке, с наслаждением протянул руки к теплу и блаженно закатил глаза.

— Жарко как!

— Совсем заиндевел, — заворчал Митяй, хлопоча у печи. — Думал уже — к Дуняше пойдешь…

— И у нее тоже был… И у воеводы…

— Князь всё лютует?

— Плачет…

Митяй Малой удивленно раскрыл глаза. Трудно было представить Долгорукова в слезах.

— Ты смотри-ка… — покачал он головой после минутной паузы, — никак совесть замучила…

— А кого она не мучает?

— Вот ведь юдоль наша тяжкая, — Митяй Малой вздохнул, потянул из печки горшок с взваром, аккуратно разлил по чашкам, — замаливай свои грехи, не замаливай, а она всё равно душу рвёт на части. То ли дело у латинян — толику малую храму пожертвовал и чист, аки агнец…

— Завидуешь?

— Кто ж не завидует? Всем охота снискать благодать земную…

— А горнюю?

— Возможно, Господь так свою любовь и дарует — через земные радости. Кому они доступны, тот, стало быть, и осенён знамением божьим…

Ивашка, шумно втянув в себя обжигающий напиток, поперхнулся и закашлялся. Поставив чашку на стол, он пристально взглянул на учителя.

— А лук я воеводе отдал… — проговорил он многозначительно.

— Какой лук? — живо спросил Митяй, забегав глазами по сторонам.

— Тот, который ты под стрехой кузницы спрятал.

Монах тяжело вдохнул пахнущий дымом воздух и присел на лавку.

— Да я…

— Узнал я его, — прервал Ивашка оправдания наставника, — сам тетиву этим летом вил. Да и кибить у него приметная.

Митяй склонил голову, снял скуфейку, демонстрируя обширную лысину, смял шапочку в руке.

— Ну и что теперь делать будем?

— А сам-то как думаешь?

— Ты не понимаешь….

— Объясни!

— Ты читал те же книги, что и я. Знаешь нашу немощность и величие Рима. Никогда Руси против него не выстоять. Убогость нашу и серость преодолеем, если на коленях вымолим право сидеть за одним столом с заморскими просветителями, поучимся у них умению снискать благодать земную, которая есть отражение благодати небесной…

— И ради этого стоит идти против отцовской земли и веры отеческой?

— Я не против Отечества! — вскинул голову Митяй, яростно сверкнув глазами, — я против иерархов церковных да бояр, лишивших нас будущего, не дающих воссоединиться с нашими инородными братьями во Христе! Ну, что ты так злобно глядишь?…

Последние слова смотритель скриптории прокричал. Ивашка выдержал этот дерзкий взгляд, положил свои ладони поверх сжатых кулаков Митяя, придавив их всей массой своего тела.

— Для веры нашей нужно, чтобы потомки, читая летописи деяний пращуров, были уверены, что среди православной братии Троицкой обители не было ни одного предателя… Я позабочусь об этом. Прощай!..

* * *

Получив весточку от своего человека о том, что защитников, способных держать в руках оружие — монахов, казаков, стрельцов да детей боярских осталось не больше двух сотен, каштелян киевский гетман Сапега начал подготовку решающего штурма. Подошедший накануне полк львовского старосты Александра Зборовского удвоил число польской рати. Двенадцать тысяч профессиональных воинов с днепровских берегов готовились решительным ударом покончить с православной твердыней.

Оживленное шевеление в стане врага с высоких стен крепости трудно было не заметить. Горели костры, сновали посыльные, пушкари для осадных орудий подтаскивали дополнительные заряды. То тут, то там трубы громогласно возвещали сбор. Лагерь латинян готовился к битве.

Готовились к сражению и защитники обители. Все они понимали, что шансов нет, и всё равно шли на стены, брали в ослабевшие руки пики, прилаживали пищали. Лазарет опустел. Хворые пожелали погибнуть на стенах и не ждать, когда их, беспомощных, будут резать ворвавшиеся в обитель ляхи.

Рядом с ранеными стрельцами и казаками стояли вдовые и замужние посадские женщины, поддерживая защитников. У пушки подошвенного боя замерли царственные особы — Ксения Годунова и бывшая царица Ливонская инокиня Марфа. Рядом с ними сгрудились оставшиеся в живых монахи чернецкого полка, заряжая ручницы. Настоятель обители архимандрит Иоасаф, воеводы Долгоруков и Голохвастов, святые и грешные, праведные и не очень, готовые жизнь свою положить за Троицу, стояли бок о бок, прощаясь друг с другом и со всем белым светом. Двести против двенадцати тысяч…

Рокот барабанов в предрассветной темноте, возвестивший о начале движения штурмующих колонн, почти сразу был перекрыт грохотом осадной артиллерии. Монастырские пушки, заряженные дробом, молчали — не хватало пушкарей, дабы сделать более одного залпа, и сидельцы берегли его для подходящих быстрым шагом шляхетских полков.

— Ивашка, смотри-смотри! — привезенный Дуняшей Игнат, сидя на своих саночках позади пищали, указал пальцем в сторону сходящихся колонн, которые можно было угадать по факелам идущих в первой шеренге. — Еще сто шагов, и они столкнутся. Доверни пушку на вершок — более не надо, и как они остановятся — стреляй!

— Вот так? — Ивашка вставил лом в хвост орудия, с силой потянул рычаг, заставляя ствол медленно ползти влево.

— Да! Хорош! Пали фитиль! Сейчас бахнем!.. Клин на два пальца выбей, чтобы ствол поднялся. Так! Хорош!

— Сейчас?

— Нет, чутка погодь, задние должны начать напирать, чтобы куча мала получилась.

— Ну?

— Ещё чуть-чуть… А вот сейчас пора! Пали!

Пушка прогрохотала, окутавшись смрадным дымом. Раненые завыли на разные голоса. Столкнувшиеся польские колонны отпрянули друг от друга и опоясались огоньками зажженных фитилей.

— В кого они палить собрались? — удивленно спросил Игнат, но ответ не услышал. Как перед весенней грозой, прокатились нестройные, но многочисленные залпы, а после во все стороны разнёсся так хорошо знакомый писарю звон клинкового оружия.

— Что случилось? Ляхи на стенах? — заволновались пушкари, не в силах разглядеть через бойницы происходящее.

— Нет, там только наши!

— С кем же тогда латиняне бьются?

— Помощь царская подошла!

— Да, наверно ратники князя Скопина прибыли! От мельницы ударили!

— Эх подмогнуть бы им!

— Да чем ты подмогнёшь, доходяга!

Меж тем, сражение под стенами обители набирало обороты и ширилось. В предрассветной тьме не было видно сходящихся полков, но по крикам, залпам и звону оружия было понятно — с обеих сторон сражаются тысячи![34]

— Наши пришли! Родненькие! — повторяя эти слова, словно заклинание, Ивашка бросился к воротной башне. — Отворяй ворота, служивые! — крикнул он караульным стрельцам, задыхаясь от радости и быстрого бега. — Наши под стенами! Помощь подоспела!

— А если