В общем и целом, многие аристократы поддерживали и финансировали введение новых сельскохозяйственных методов, учреждали аграрные общества и выставки, гордились выведением высокопородистого скота, а иногда заводили на своих домашних фермах образцовые экспериментальные хозяйства. Поскольку такие фермы редко оказывались прибыльными, их образовательная ценность для фермеров-арендаторов, которые не могли себе позволить развлекаться агрономическими играми, которыми услаждались аристократы, весьма спорна. Однако другие вводимые аристократией методы играли важную роль в сельскохозяйственном прогрессе в восемнадцатом и девятнадцатом веках, и если дворянин-землевладелец отнюдь не всегда являлся главным героем перемен на сельской ниве, каким его изображали викторианские панегирики, то проявлять разумный и эффективный интерес к «новому ведению сельского хозяйства» он начал гораздо раньше, чем его континентальный собрат. В этом, как и во многом другом, в девятнадцатом веке английская аристократия служила примером для континентальной знати[102].

В 1800 г. сельское хозяйство Англии было намного современнее, чем в Германии или в России. Что и говорить, почти вся история европейского сельского хозяйства вплоть до 1870 г. являлась попыткой усвоить нововведения, примененные в Англии в восемнадцатом веке. В основе этих нововведений лежало усовершенствование севооборота. Трава и корнеплоды улучшали качество почвы, делая ненужным ежегодно оставлять греть обрабатываемой земли под паром, а обеспечивая кормами скот, позволяли значительно увеличить стада и, соответственно, получать больше навоза. Новый севооборот, большая упитанность крупного рогатого скота и улучшение его породы требовали, чтобы фермы огораживались; таким образом старая система полосного земледелия и общинных земель к 1815 г. в основном себя изжила. Хотя в период наполеоновских войн молотилки широко пошли в ход в Шотландии и северо-восточной Англии, где недоставало рабочих рук, до конца девятнадцатого века механизация играла не слишком большую роль в сельскохозяйственных переменах. Искусственные удобрения в Англии стали широко применяться с середины девятнадцатого столетия, но до эпохи расцвета сельскохозяйственной химии было еще далеко. Как отмечает Мингей, в период между 1700 и 1850 годами «увеличение продукции в основном достигалось за счет существенного расширения культивируемых земель и, надо полагать, лишь около трети этого показателя — благодаря улучшению урожайности и увеличению среднего веса скота»[103].

Вести об английской революции в сельском хозяйстве быстро облетели Европу в восемнадцатом веке. Термин «новая агрикультура» вошел в русский язык, а к 1770-м гг. Джетро Талл образовал круг преданных пропагандистов, многие из которых примкнули к Свободному экономическому сообществу. Однако к 1800 г., разве что за исключением Балтийских провинций, новые аграрные методы практически не нашли успешного применения в России.

Иначе складывались дела в Германии: Шлезвиг-Гольштейн и Мекленбург первыми ввели в практику новые травные культуры и севооборот, хотя в конце восемнадцатого века и землевладельцы Восточной Пруссии также нередко стали отдавать предпочтение вольнонаемному труду, а некоторые силезские магнаты обращаться к интенсивному земледелию. Несмотря на то, что в 1800 г. в Германии все еще господствовало трехполье, в некоторых регионах паровые поля начинали засевать клевером и другими кормовыми культурами[104].

Однако, поскольку аграрные методы были связаны с тем, каким образом была организована и управлялась сельская община, изолированно их изменить было нельзя. Эта очевидная истина нередко сводилась к краткой формуле: при крепостном праве модернизация сельского хозяйства невозможна. Здесь следует быть осторожным, так как под крепостной зависимостью в различных регионах понимали разные уложения. Например, это понятие могло включать отсутствие у крестьянина личной свободы и, скажем, возможности создать семью без согласия хозяина. Оно могло означать принудительный труд или выплату оброка или десятины, а, возможно, и того и другого вместе. Иногда историки к этому понятию относят весь прежний сельский уклад, в том числе совместные и неточно определенные права на общинные земли и леса, полосное земледелие и чересполосность дворянских и крестьянских угодий. Все это вместе безусловно делало модернизацию сельского хозяйства невозможной, но ей препятствовали отнюдь не все эти характерные для старого уклада черты, и многие из них сохранялись еще долго и после отмены крепостничества. В Пруссии, например, вплоть до 1918 г. Gesindeordung привязал так называемых «фермерских работников» к режиму, который был весьма далек от вольнонаемного труда. В центральном аграрном регионе России в течение десятилетий после 1861 г. многие крестьяне продолжали работать на помещичьих угодьях за землю, которую помещик разрешал им использовать в личных нуждах, тем самым увековечивая барщину, главный метод ведения хозяйства при крепостном праве.

Столь же иллюзорна мысль, что отмена крепостного права сама собой гарантирует сельскохозяйственный прогресс. Так, например, весьма убедительное объяснение того, что мешало аграрному прогрессу на русских помещичьих землях до 1861 г., находим у Мишеля Конфино. Он совершенно верно указывает на отсутствие у многих землевладельцев интереса к сельскому хозяйству и полное их невежество, не говоря уже о нежелании перенимать иностранный опыт. Однако более важными были другие факторы. Еще в 1771 г. А. Т. Болотов, самый увлеченный нововведениями дворянин, указывал, что при несомненной полезности и необходимости этих выдумок и опытов, нельзя, однако, упускать из виду, что они сопряжены с многочисленными трудностями[105].