По всем правилам в данной ситуации нужно было оперировать или через три разреза, или через два. Если три, то почку следовало оперировать путем люмботомии (разрез через поясницу), затем выполнить лапаротомию (разрез живота) и убрать селезенку, после перейти на торакотомию (вскрыть грудную клетку) и, резецировав легкое, ушить диафрагму, убрать осколок. Много!

Можно было обойтись двумя доступами: оперировать почку через лапаротомию. Лучше, но тоже многовато для двухлетнего ребенка. К тому времени я уже ознакомился с работами военных хирургов: они предлагали оперировать в подобных ситуациях с одного доступа, через лапаротомию. Это было рискованно, с детьми так еще не поступали. Но и дети не должны гибнуть от боевых повреждений. Я взял скальпель.

Применив чревосечение, я удалил селезенку — почти всю, кроме небольшой неповрежденной части.

Последние исследования в детской хирургии доказывали, что опасно целиком убирать селезенку, как это делали раньше. У детей резко снижается иммунитет. Но если взять и вшить кусочек ткани селезенки в прядь большого сальника или в переднюю брюшную стенку, то через полгода на этом месте вырастет новый орган, и проблема нивелируется.

После я резецировал размозженный участок почки и вошел в легкое через дыру в диафрагме, проделанную осколком — она оказалась довольно приличной, порядка 10 см в диаметре. Так я извлек осколок.

Когда приехали специалисты из области, Ваня уже лежал в палате и хлопал глазами. Поначалу коллеги были страшно недовольны — мол, надо было их дождаться, это ребенок, а у меня нет специализации по детской хирургии. Я им в пику ответил, что у них нет специализации по военно-полевой хирургии. Они поуспокоились, а когда разобрались, то и похвалили, сказав, что ребенок поправится, а это — главное.

Металлический фрагмент снаряда из Ваниной груди ушел как вещдок в милицейский архив. Дело спустили на тормозах, виновным признали отца мальчика, которому дали три года условно.

Безобразия с бесхозными боеприпасами продолжались. Конец XX века, а страна без Интернета. Сейчас только выложи информацию, мигом и погоны полетят, и головы, и мины волшебным образом исчезнут. А тогда всем на все было наплевать: одни стремились выжить, а другие — наворовать побольше.

Выписывая очередного «металлиста», которому взрывом оторвало левую руку, я спросил его:

— Ну, Семен, битва за металл для тебя закончилась?

— Почему так думаешь?

— Ну, руки нет, значит, сейчас пенсию назначат.

— У меня пятеро детей, прокормишь ты их на эту пенсию?

— Так и вторую можешь потерять.

— Да ладно, сейчас осторожней стану.

— Значит, руку потерял и снова снаряды курочить будешь?

— И буду!

Время шло. Совсем недавно я приехал работать в ЦРБ — а вот уже и год позади. Зарплату нам по-прежнему не платили, а кормили в основном обещаниями и жалкими процентами от основного оклада. После одиннадцати месяцев работы мне полагался отпуск, но из-за финансовых проблем я решил перенести его на неопределенный срок. Без денег куда уедешь?

Леонтий Михайлович тоже не пошел в отпуск, заявив, что в прошлом году был, и теперь можно года три не отдыхать, а на рыбалку он всегда выберется, так как на меня вполне можно оставить отделение.

Через год работы я заметил, что многие больные лежат у нас не по одному разу. Несколько десятков пациентов с завидным постоянством госпитализировались в наше отделение.

Пашу Дробова, тридцатишестилетнего тунеядца, систематически поколачивала жена. Раз в квартал он попадал к нам с сотрясением головного мозга и ушибами мягких тканей лица.

Как и другие мужики, он даже не пытался искать работу. И в лучшие времена он оставался на хозяйстве, нянчась с детьми и хлопоча по дому. Работала в их семье жена, и не кем-нибудь, а путевым обходчиком на железной дороге. Пятью ударами кувалды она загоняла в шпалу костыль.

Возможно, Паше доставалось и чаще, но он сей факт скрывал, обращаясь к нам, когда совсем уже невмоготу становилось. Похоже, в больнице он просто отдыхал от семейной жизни.

Таких пациентов, регулярно избиваемых своими родственниками, у нас было с избытком. Чаще попадали жены, но встречались и родители, нокаутированные собственными детьми. Их подросшие чада отбирали у своих стариков пенсии, а если те по-хорошему не отдавали, то получали в лоб. Немногие родители обращались в милицию — остальные твердили, что упали, почему-то именно в день выдачи пенсии. Таких пациентов мы именовали «груши кухонных боксеров».

Наособицу стояли люди, страдавшие панкреатитом и холециститом. Они обычно обращались к нам по праздникам и сразу после, когда обильные возлияния и чревоугодие обостряли их хроническое заболевание. Скрюченных, их заносили в отделение. Мы ставили им капельницы, делали уколы, они понемногу распрямлялись и выписывались, чтоб вернуться спустя какое-то время. Иных и оперировали, когда консервативная терапия была бессильна.

Профилактика таких заболеваний относительно проста: соблюдай диету, не ешь острого, жирного, копченого и исключи алкоголь — будешь жить долго и счастливо. Но некоторым людям и жизнь не мила без обжорства.

При наличии камней в желчном пузыре показана плановая операция — холецистэктомия. Болезнь лучше предупредить, чем лечить. Камни в желчном пузыре, в отличии от камней в почках, не растворяются, а с каждым годом становятся все больше, доставляя много хлопот своим владельцам.

На заре хирургии желчного пузыря хирурги пытались удалять камни, оставляя орган, но получали рецидив. Существует множество теорий образования камней в этом органе, но все они неокончательны. По крайней мере, врачи сходятся в одном: если камни есть — желчный пузырь нужно удалить.

Среди деревенских жителей не принято удалять желчный пузырь. Будут терпеть до последнего, корчиться от болей, но как только полегчает — откажутся от операции.

Кроме больных, бывают и симулянты. Их я делил на «сачков» и бездомных. «Сачки» большей частью осаждали меня на приеме в поликлинике. Странное дело: те, кому повезло найти работу, всеми правдами и неправдами старались от нее увильнуть. Жаловались то на резкую боль в ноге — «ой, доктор, вчера упала, так больно!», то на руку — «не можу поднять, так и падает!», то на внезапно выскочившую «шишку», то еще черт знает на что, лишь бы получить больничный.

Окна моего кабинета выходили на дорогу, и мне было видно, как люди выходят из рейсовых автобусов. Вот мордатый парень вприпрыжку выпрыгнул из дверей и, отталкивая старушек, понесся в сторону поликлиники. Спустя десять минут он вползает в кабинет и разыгрывает моноспектакль «Больная нога». Сколько неподдельной скорби и боли в его глазах, как искажается гримасой его лицо, когда я начинаю осматривать «поврежденную» конечность! Если б сам не видел, как он несся на прием, то, наверное, и поверил бы в его болезнь. Таким симулянтам я молча указываю сначала на окно, а затем на дверь. Понятливые уходят сами, остальным приходится помогать.