брало свое в описаниях изысканных и утонченных пиршеств насекомых: тлей, тянущих соки скипидарного дерева; личинок сфекса, которые выедают тела заготовленных сверчков; эвмена, обедающего вниз головой, изничтожая одну за другой парализованных гусениц; жука типографа, прокладывающего лабиринт ходов в древесных стволах, среди невообразимого обилия пищи; гусениц психеи, пожирающих листочки ястребинки; бабочки, пьющей нектар цветков; даже скарабеев, которым необходимо насытиться, чтоб до конца выполнить жизненное назначение.

Встают затемно, утро встречают на вершине. Внезапно из-за гребня Альп появляется солнце, и внизу сквозь тающий туман начинает проступать лента Роны.

Высота Ванту раздвигает пространство, помогает Фабру шире смотреть и мыслить. Да, горная флора меняется с каждой сотней метров подъема, вертикальная зональность бросается в глаза. Нет ли, однако, чего-то подобного в биологии насекомых? Может, здесь существуют другие оси?

Если взять, к примеру, вкусы насекомого, пищу, которую оно предпочитает…

В ячейках церцерис песчаной он находил долгоносиков шести видов, у церцерис четырехполосой — до тридцати разных семеедов, включая и крупных долгоносиков, церцерис же нарядная заготовляет перепончатокрылых. Все эти факты можно обобщить так: осы одного вида выкармливают потомство жуками разных видов, а разные виды церцерис промышляют насекомых даже разных семейств. В то же время все три распространенных во Франции вида сфексов кормят своих личинок насекомыми из отряда прямокрылых. Для одного вида сфексов добычей служат сверчки, для другого — легко прыгающие кобылки, для третьего — грузные эфитпигеры («пигер» и значит на латинском вялый, медлительный). А как в других странах? Фабр делает настоящий смотр провинциям сфексов, о которых прочитал все, что было когда-нибудь напечатано. В Алжире у сфексов бурокаемчатого и желтокрылого те же вкусы, что в Провансе. Разделенные морем, они одинаковы. Сфекс африканский, что водится вблизи Орана, кормит личинок лишь кобылками. Сфекс прикаспийских степей добывает для потомства тоже кобылок… Вокруг Средиземного моря — пять видов сфекса, и все выращивают личинок на парализованных прямокрылых. В другом полушарии, на Маврикиевых островах, скажем, сфексов нет, а родственный им хлорион (не от слова ли Хлорис — Флора — богиня цветов?), хлорион сдавленный, кормит личинок американскими тараканами, они же близки к прямокрылым… Фабр уже успел убедиться в том, что выделение отряда прямокрылых в систематике не мертворожденный плод умствования, не пустоцвет. Сейчас он начинает заглядывать в вопрос глубже.

Не говорит ли родство вкусов о некоем историческом родстве? Но тогда, может быть, ось, которую ищет Фабр, лежит не в двух плоскостных измерениях, и не в вертикали, как зоны Ванту, а в четвертом измерении — во времени, в истории?

Не связываются ли тогда осы сфексы с убийцами златок — церцерис, например, и с другими насекомыми-вегетарианцами, питающими молодь животной пищей? В таком случае основанием ветви должны быть виды, поставляющие потомству каждый день только что изловленную добычу, вроде бембексов, что, охотясь на слепней, залетали под зонтик Фабра.

А усложнение метаморфоза — другая цепь, которую вроде бы завершают жуки нарывники с их дополнительными стадиями?

А искусство сооружения гнезда у перепончатокрылых? Не может ли в конечном счете и оно оказаться идущей от вида к виду лестницей усовершенствований?

А обеспечение потомства — заправка гнезд кормом?

Нет! Фабр отказывается видеть последовательность, преемственные связи, о каких говорит автор «Происхождения видов». Подобные усложнения все лежат в одной плоскости, принадлежат одной эпохе. Истории инстинктов не существует. Сам Дарвин считает: «Инстинкты вымерших видов нам совершенно неизвестны»; «Мы не можем надеяться, что когда-нибудь будут найдены пути, которыми были приобретены различные инстинкты, так как у нас имеются только существующие животные, к тому же плохо известные, чтобы судить о ходе постепенных изменений».

Большинство зоологов занимается систематикой, анатомией, физиологией. Натуралистов, изучающих повадки животных, впору пересчитать по пальцам. Еще меньше таких, кто посвятил себя, как Фабр, инстинктам насекомых. При этом он в центр внимания сразу поставил инстинкт, в котором видит вершину. Снова, как когда-то в алгебре, Жан-Анри начинает не с азов, а сразу с бинома Ньютона. И не жалуется, что совершает свои восхождения в одиночку, без опытных проводников, без спутников и друзей. И сам несет на плечах все снаряжение и оснащение.

Здесь тропы еще более неясны, запутанны, извилисты, чем на Ванту. Часто приходится прокладывать их и вовсе в нехоженых местах, а каждый новый шаг вперед требует строгой осмотрительности.

Можно, конечно, обращаться за помощью к ученым предшественникам. Но… Это кажется парадоксом: когда имеешь дело со старыми, на первый взгляд нелепыми, поверьями, обычаями, преданиями, не стоит слишком торопиться отбрасывать их. В иных, если поискать внимательнее, обнаруживается подчас рациональное, крупица ценного знания. Книга, конечно, неоспоримо надежнее. Но могучему союзнику нельзя доверять слепо. Напечатанное обладает магией внушения, выглядит убедительно, тем строже надо следить, как бы невольно не подпасть под влияние ложного авторитета.

Книги мне друзья, повторяет Фабр, но истина дороже!

Всех, кто работал до него, Фабр ценит, уважает, но чем дальше, тем меньше склонен принимать на веру чужие выводы.

Во французском издании книги Эразма Дарвина Фабр читает, к примеру, что сфекс напал на муху, почти такую же крупную, как и сам. Разрезав ее тело на части, он попытался улететь, унося грудь с крыльями. Однако ветер помешал ему, тогда хищник опустился на землю, отрезал крылья и улетел, унося грудь. Эразм Дарвин увидел здесь доказательство разумности. Но эти насекомые на мух не охотятся, их постоянная дичь — мы только что об этом говорили — прямокрылые. К тому же сфексы уносят свою добычу целиком, а не по кускам, как другие осы. Видимо, то был все-таки не сфекс, а, значит, нет оснований делать из наблюдения вывод о сообразительности этого насекомого.

А любимый Бланшар? Он пишет, что навозник, по неосторожности закатив свой груз в ямку и не в силах достать его оттуда, улетает. Вскоре к ямке прибывают уже несколько жуков, и они, действуя сообща, быстро управляются с делом. Но Фабр провел достаточно наблюдений и знает: шар может переходить из ножек одного жука во владение другого — похитителя, однако никогда жуки не выручают и не поддерживают скопом ни обиженного, ни обидчика.

Признанный знаток жуков, Клервиль приписал такие же таланты жукам могильщикам, и тоже ошибочно. Фабр исправляет неточности и в трудах де Геера, известного в истории энтомологии как «Реомюр шведов».

Фабр находит не у кого-нибудь — у Дюфура! — указание, что скорпион лангедокский обзаводится семьей в сентябре. Утверждение верно для Сен-Севера, где живет Дюфур, в Провансе же скорпионы не ждут сентября. Доверься Фабр авторитету, он упустил бы год, если не больше!

Что касается Эразма Дарвина, тот,