— Кто такая Старая Лама и почему её все знают?

— Хороший вопрос, — чуть улыбнулся министр. — Она известна на весь Оденс, как самая ярая ненавистница цыньянцев и противница смешанных браков.

— У неё есть причина?

— О, да, — он улыбнулся ещё беззаботнее, Вера тоже улыбнулась.

«Не верю.

Но сделаю вид, что верю. Мы справимся.»

— Старая Лама была хозяйкой таверны недалеко от рынка. Они с мужем управляли делами вдвоём, у них было двое детей и дела шли неплохо. Когда им перестало хватать рабочих рук, её муж поехал в Четыре Провинции за работниками. После отмены рабства там образовался целый класс людей без конкретного места в жизни, они бродяжничали, прятались от полиции, становились лёгкой добычей для вербовщиков на всякие незкооплачиваемые и тяжелые работы, потому что не были знакомы с законами и не могли толком распорядиться своей свободой. Местные чиновники придумали что-то вроде невольничьего рынка, где собирали рабов, опрашивали, составляли для каждого специальный документ с его навыками и пожеланиями, а потом помогали работодателям и работникам найти друг друга. Этот рынок до сих пор действует, в Четырёх Провинциях толпы желающих уехать работать в Оденс, но сейчас там требования повыше, с обеих сторон. А тогда бывшие рабы готовы были работать чуть ли не за еду и крышу над головой, их брали слугами в богатые дома и работниками на заводы и фермы, предоставляли жильё, это было гораздо выгоднее, чем платить карнцам. Большая часть рабов, естественно, увозилась в столицу. Муж Старой Ламы нанял себе помощниками на кухню небольшую семью — женщину с тремя детьми. Они подписали контракт и поехали в Оденс. Дорога занимает около двух недель.

Он замолчал, Вера обернулась, успела заметить странное насмешливо-грустное выражение его лица, но он тут же улыбнулся, иронично приподнял брови:

— Что случилось за эти две недели, никто конкретно не знает, но по приезде в Оденс мужчина развёлся со Старой Ламой, продал свою таверну, забрал половину денег и сына, женился на цыньянской рабыне, усыновил её детей и отправился обратно в Четыре Провинции, где, по слухам, опять стал трактирщиком. Старая Лама, оставшись одна с маленькой дочерью, решила выгодно вложить деньги и купила в кредит участок земли в новом районе возле рынка. Тогда в столице перестраивали целый сектор, было много приезжих, они были стеснены в средствах и Георг Пятнадцатый издал особый указ, позволяющий покупать землю в этом районе в кредит, на очень выгодных условиях, первый взнос был совсем маленький, процент смешной, время рассрочки можно было растянуть на десятки лет. Тогда рынок был гораздо меньше, чем сейчас, та часть, на которой сейчас расположены восточные ряды, вообще была жилым кварталом, но место было выгодное — центр города, рядом студгородок, через улицу рынок. Многие покупали там участки под мастерские и магазины. Но через несколько лет цыньянцев в Оденсе стало очень много, они продолжали приезжать, район заселялся всё плотнее. Когда-то в центре цыньянского квартала был цыньянский рынок, карнцы туда вообще не ходили, но со временем он вырос, в Четырёх Провинциях поняли, что в столице живётся очень неплохо, и стали приезжать целыми семьями. Те, кто уже имел свои участки, стали строить вторые-третьи этажи, а первые сдавать приезжим под таверны и магазины. В итоге цыньянский район превратился в сплошные торговые ряды, которые добрались до центрального карнского рынка. Управление архитектуры и строительства попыталось подогнать то, что ещё можно, под карнские стандарты, рынки объединили, убрав заборы и добавив дорог. И таверна Старой Ламы оказалась в цыньянском секторе рынка, да к тому же, рядом открыли несколько цыньянских закусочных с традиционной кухней, все клиенты, понятное дело, переметнулись туда, а карнцы в цыньянский район стараются не забредать, у него плохая репутация. Короче, таверна Старой Ламы стала убыточной. Продать участок, кредит на который не погашен, нельзя, поэтому ей пришлось сдать часть жилых помещений под склады, и на эти деньги жить и платить кредит. Всеми делами занималась её дочь, потому что Старая Лама цыньянцев не переваривала и дел иметь с ними не хотела. И однажды эта дочь сказала матери, что выходит замуж за того парня, который снимал у них склад.

Вера опять обернулась, поймала ироничный взгляд министра Шена и улыбнулась в ответ, он кивнул:

— За цыньянца, да. Он был сыном хозяина трактира напротив. В цыньянской семье к девушке относились настороженно, но со временем убедились, что она совсем не похожа на мать и что готовит просто отлично, таверна стала процветать, в семье появился ребёнок, а Старая Лама окончательно возненавидела цыньянцев. Она постоянно устраивала скандалы и мелкие пакости, так что в конце концов довела дочь и она уехала с мужем и ребёнком к отцу в Четыре Провинции. Старая Лама стала местной достопримечательностью, ею пугают детей, подростки периодически устраивают ей неприятные сюрпризы, вроде тухлых яиц в дымоходе, а она в ответ обливает водой и плюётся, из-за этого ей и прозвище дали. Цыньянцы не могут выговорить карнские имена, поэтому всем придумывают новые. Она несколько раз попадала в полицию за хулиганство или оскорбления, но такого отпора, как сегодня, ей ещё никто никогда не давал. Вы стали звездой цыньянского квартала за один удар.

— За два, — вздохнула Вера, снимая с плиты сковородку. — Избила старую, несчастную, обиженную судьбой женщину. Гордиться нечем. — Стала накрывать на стол, министр следил за ней со странной улыбкой.

— Вы говорили, что занимались борьбой, а там кулаками бить нельзя. — Вера криво улыбнулась:

— Я встречалась с парнем, умеющим бить кулаками лучше всех в стране, он научил меня паре приёмов.

Министр иронично протянул:

— А потом встречались с музыкантом, который научил вас играть на гитаре, так?

— Играть на гитаре меня научил папа. — Всё-таки поставила тарелку, села за стол, увидела как министр неуютно прячет глаза и добавила: — А парень-музыкант научил меня играть на барабанах, рояле и нервах. А что?

Его лицо дрогнуло злостью, он саркастично фыркнул:

— Сколько их у вас было?

— Я же уже говорила, много.

«Дзынь.»

— Серьёзно, сколько? — он выровнялся, прямо посмотрел ей в глаза, заставив вздрогнуть от этого требовательного взгляда в упор, ей на миг стало необъяснимо страшно, захотелось сбежать, она отвела глаза. В тишине она слышала его дыхание, частое и напряжённое, вздохнула и, согнувшись над столом и подпирая голову рукой, тихо сказала:

— Простите, конечно, но это глубоко не ваше дело. Этот вопрос даже в моём мире задавать неприлично, я не понимаю, почему вас это так интересует.

Он молчал, она подняла глаза и увидела, что он смотрит на "часы истины", фыркнула и отвернулась. Опять посмотрела на министра Шена, на этот раз поймав ответный взгляд, напряжённый, злой и растерянный. Криво усмехнулась и указала глазами на "часы":

— Потрясающе неудобная штука, да?

— Да, — без капли юмора кивнул он, взял вилку и устало вздохнул: — Давайте сменим тему. У вас были ещё вопросы?