Я присвистнул:

— Так они новый вид? Господи, а в этом есть смысл. Наверно, вот как все получилось. Небольшая изолированная группа, постоянное кровосмешение, обмен генами туда-сюда — и вот возникает мутация, и они начинают размножаться по-настоящему. Этим и объясняется этот нездоровый цвет кожи и их размеры. Но чтобы такое случилось с человеческим видом, с людьми… — Может, это и было неслыханно, но теперь я понимал, почему у меня при одном взгляде на них волосы вставали дыбом. Во мне говорила кровь предков, предостерегая от чужаков, вторгающихся в наши владения, и даже более того. От первобытных хищников… — А мой начальник подумал, что они всего-навсего панки! Если ты знаешь, что это такое.

Джип моргнул:

— Конечно. И меня это не удивляет. Это, как я тогда сказал, потрясающе, как люди все-таки видят только то, что желают видеть… — Он криво усмехнулся. — Я тебе кое-что скажу, Стив. Этот мир много шире, чем они могут даже помыслить. Они цепляются за то, что знают, за твердый центр, где все скучно, мертво и предсказуемо. Где часы идут, и в каждом ровно по шестьдесят секунд в минуту, и так с колыбели до могилы, — это и есть Сердцевина. А здесь, снаружи — на Спирали, все движется дальше, к самому Краю. Этот мир — нечто гораздо большее, чем шарик из грязи, что кружится в пустоте, как говорят эти умники. Он дрейфует, Стив, во времени и в пространстве. И не один прилив бьется о его берега, и не один отлив уходит от них. — Он поднял глаза к тускнеющему небу: — Так что в один прекрасный день — а это бывает у каждого — один такой прилив ударяется прямо о его ноги. Но почти все отскакивают еще до того, как он успеет замочить им кончики пальцев. Смотрят и не понимают, и никогда не поймут; и возвращаются в Сердцевину, теперь уже навсегда.

— Но ведь всегда находятся и такие, кто поступает иначе?

— И выглядывает наружу посмотреть на горизонты бесконечности! Кто-то в страхе склоняется и бежит от правды, что ему открылась. Но другие, они делают шаг вперед — в холодные открытые воды. — Джип на ходу кивнул самому себе, как бы углубившись во внутреннее видение. — И в конце концов пересекают их. Частенько случается, что из Портов, как этот, где за тысячу лет и больше приходы и уходы завязали узел во времени, — во все уголки широкого мира. Господи, и какого широкого! — Джип неожиданно взглянул на меня, и я увидел, как в звездном свете блеснули его зубы. — Ты ведь очень ученый человек, Стив. Так как ты думаешь, сколько углов у мира?

Я пожал плечами:

— Четыре, фигурально выражаясь. Но в действительности… — Я снова увидел усмешку Джипа, но продолжал развивать свою мысль, запихивая голову прямо в ловушку. — Ни одного, потому что это шар.

Джип покачал головой:

— Ну нет. Спроси у математиков. Как я спрашивал, когда обучался сферической навигации. Даже те, кто основательно застрял в Сердцевине, подозревают, что это не так. Шар — это концепция, она ограничивает; так что не говорят — ни одного угла, а говорят — у него их бесконечное множество. И знаешь что, Стив? Каждый из этих углов — это особое место. Место, которое существовало, будет существовать или никогда не существовало, разве что в голове людей, придумавших его. Они проглядывают, как тени, за реальными местами в этой вашей реальности, тени их прошлого, их легенд, их любви, того, чем они могли быть в прошлом и еще могут стать в будущем; они соприкасаются и перемешиваются с каждым местом во многих точках. И ты можешь искать всю жизнь и не найти даже их следа, но если научишься, можешь проскочить между ними на одном дыхании. Только вот, Стив, тени ли это? Или ваша реальность — их тень?

Я уставился на него, потеряв дар речи, но Джип продолжал негромко, нараспев говорить будто сам с собой, как человек, пережевывающий то, что знал всю жизнь, но никогда не переставал этому поражаться.

— Там, к западу от заката, к востоку от восхода луны, лежат Саргассово море и Моряцкий рай[14], там же находится Кладбище Слонов, царство Эльдорадо и империя Пресвитера Иоанна…

— Хай Бразил? — предположил я, ибо мне снова вспомнился тот странный груз.

— Я был там, хорошее место; но есть и другие. Там есть все, что угодно. Богатства, красоты, опасности — все, что есть в уме и памяти людей, черт бы его побрал.

Но мысль о том грузе повлекла за собой другие воспоминания, а с ними и приступ горькой тревоги.

— Так это туда они и увезли Клэр? — Я схватил Джипа за руку. — Тогда как же мы можем надеяться ее найти, черт побери!

Джип улыбнулся, и улыбка у него получилась чуть кривая:

— Именно это мы сейчас и попробуем узнать, Стив.

Я отпустил его руку. Вместе с последними каплями дождя меня пронизало отчаяние:

— Это ты и твой распроклятый шаг вперед! Будь проклят тог день, когда я его сделал!

Джип пожал плечами:

— Это не ко мне. Я здесь потому, что ты сделал этот шаг, и даже целых три. И наверное, дело даже не в тебе. — Он тяжело опустил руку мне на плечо. — Понимаешь, Стив, здесь, в этой части города, ты скоро узнаешь, что нельзя увидеть конца вещей и предвидеть, куда тебя заведет тот или иной поступок. Но одну вещь я все же заметил: все зависит от того, как ты пришел к тому, чтобы сделать самый первый шаг. Старый Стриж — он говорит то же самое, а он-то уж по-настоящему хитрый ублюдок. Со мной это происходило медленно, шажок за шажком, можно сказать. Старый приятель по плаванию — я помогал ему иногда, а он рассказал мне все, потому как считал, что это единственный способ со мной расплатиться. А я — я все делал правильно, я бы сказал, потихоньку. Но вот ты — ты просто ворвался в эту историю в один миг — помочь человеку, которого знать не знал. А это, я бы сказал, длинный прямой шаг, и чистый к тому же, — доброе дело, и ты не должен в этом раскаиваться. Хотя бы до тех пор, пока не узнаешь, чем дело кончится. Я бы сказал даже, что с таким началом ты все сделал себе на пользу. Вот только…

Он заколебался, остановился и стал осматриваться, словно что-то искал или потерял дорогу. Но тут был лишь один-единственный поворот — далеко впереди и направо, и ни единого живого существа вокруг, кроме какой-то собаки вдалеке, желтоватой и костлявой, по-видимому, бродячей и к тому же тотчас пропавшей.

— Только? — подсказал я.

— Только что?

Но Джип внезапно широким шагом направился вперед, и мне пришлось рысцой припустить за ним. Я, задыхаясь, повторил вопрос и не отставал от Джипа, пока тот не ответил медленно и неохотно:

— Только… это все насчет того, что они так далеко забрались, в самую Сердцевину. Не могу не удивляться… ну, тому, что, может, ты вроде как и не сам сделал этот шаг, хотя он и был хорош. Что тебя могли и подловить — заманить в ловушку, так сказать. А вот это уже плохо.

Дальше мы шли в молчании. Я слышал быстрое дыхание Джипа, лоб его блестел. Мы двигались быстро, однако я видел, что раньше он даже от стремительной пробежки так не задыхался. Раз или два он оглядывался назад, в ту сторону, откуда мы шли. Я тоже смотрел и ничего не видел, но рука Джипа почти все время находилась на эфесе его палаша. Улица, на которую мы свернули, была широкой и открытой, я смутно припомнил, что как-то однажды проезжал по ней. По одну ее сторону все еще тянулись старые склады, но другая была почти очищена. Через несколько ярдов старая внушительная стена резко оборвалась, и пошла изгородь из колючей проволоки. За ней были возведены массивные ангары из рифленого железа, под бледным небом они казались грязными и заброшенными. То там, то тут попадались пустые, заросшие и замусоренные строения. Перед одним из них, находившимся между двумя другими, более крупными, и оканчивавшимся высокой ветхой кирпичной стеной, Джип и остановился. Он огляделся, и я увидел, как его глаза на мгновение расширились. Но когда я оглянулся, увидел только хвост какой-то собаки, поспешно исчезнувшей за углом, может, все той же, как все бродячие псы, побаивавшейся человеческого взгляда. Джип, казалось, нервничал, как никогда; он что-то пробормотал, затем с неожиданным приливом свирепой энергии бросился на колючую проволоку и вскарабкался на самый верх ограждения с поистине обезьяньей ловкостью. Я попытался последовать за ним, укололся ладонью о первый же ряд и отказался от этого безумства. Джип кивнул, встал ногой на один ряд проволоки, другой ногой — на соседний и раздвинул их на такую ширину, что я смог свободно пролезть между ними.