Слушая выступление Владимира, Воронцов все больше и больше закипал. Он понимал, что его авторитет революционера поставлен под сомнение и надо отразить удар.

— Ваши аргументы все до одного бездоказательны, — заговорил он. — Ваши заявления лишены оснований. Скажите нам, какими вы располагаете данными, чтобы делать подобные малоубедительные утверждения? Представьте нам анализ фактов, цифры. Я вправе этого от вас требовать. Я известен как автор исследований, опубликованных в печати. Могу ли я полюбопытствовать, автором каких работ являетесь вы?

Воронцов не спорил. Он был задет и давал волю своему оскорбленному самолюбию. Владимир, понимая, что противник повержен, возражал ему все уверенней. Он безжалостно разил его, отвечая на выпады едкими насмешками. Наблюдая этот турнир двух достойнейших, студенты были вне себя от восторга. Но в конце концов спор зашел в тупик, и все кончилось банальной словесной перепалкой и взаимными оскорблениями.

Немного погодя Владимир повернулся к сопровождавшей его девушке и спросил:

— Как фамилия того человека, с которым я спорил?

— Воронцов, кто же еще? Ты его просто взбесил!

— Воронцов? Что же ты раньше мне не сказала? Если бы я знал, ни за что не стал бы с ним спорить!

Вот такую историю рассказала Мария Голубева, его знакомая по Самаре. Вряд ли стоит так уж безоговорочно верить, будто Владимир не знал фамилии оратора. Он впервые выступал на политическом диспуте перед широкой аудиторией. До этого его опыт ограничивался участием в дискуссиях в небольших нелегальных кружках, когда он еще жил в Самаре. Думается, он прекрасно понимал, что в тот вечер произвел сильное впечатление на присутствовавших. Но и тайная полиция зря времени не теряла. В донесении, обнаруженном в государственных архивах сорок лет спустя, было записано, что на студенческой сходке выступил некто Ульянов (определенно брат того Ульянова, что был повешен), который подверг резкой критике писателя «В.В.».

Владимир вернулся в Санкт-Петербург, увенчанный лаврами победителя. Воронцов был повержен. Владимир сделался в некотором роде знаменитостью; с ним искали знакомства, приглашали на собрания революционеров-марксистов. Как-то на Масленицу он попал в дом, где собрались наиболее известные петербургские марксисты. Их пригласили для того, чтобы они познакомились с ним. И на этот раз он выступал резко, не щадил своих оппонентов. Речь шла о некоторых задачах, стоявших перед русскими марксистами. Кто-то заметил, что необходимо оказать поддержку комитету грамотности. Владимир на это бросил с презрением: «Ну что ж, кто хочет спасать отечество в комитете грамотности, мы им не мешаем».

В числе присутствовавших на собрании была миловидная молодая девушка невысокого роста. Ее звали Надежда Крупская. У нее было белое, как будто изваянное из белоснежного мрамора личико с тонкими чертами лица, высокий лоб, полные губы и мягкая, округлая линия подбородка. В некотором роде чеховская героиня. Глаза ее смотрели по-детски прямо, смело, серьезно; весь ее облик говорил о том, что она человек мягкий, даже кроткий. Она носила черное и гладко зачесывала волосы назад, но, как ни старалась подражать современницам, посвятившим себя революции и на этом поприще утратившим свою женственность, ей это не удавалось — в ней еще было слишком много женского обаяния. Потом, с годами, она растолстеет, станет некрасивой. В юности она была прехорошенькая.

Как и Владимир, она происходила из дворянской среды: и отец, и мать ее были дворянами, но беспоместными. Отец Крупской предположительно мог принадлежать к роду князя Андрея Курбского, отважного боярина, прославившегося своей непокорностью в борьбе с самим Иваном Грозным. Это предположение строится на том, что дворянский герб рода Крупских имел поразительно много общего с гербом князя Курбского. Когда отец Крупской был молодым офицером, его послали на подавление польского восстания 1863 года. В отличие от большинства русских, принимавших участие в жестокой карательной экспедиции, он проявил терпимость к полякам и с тех пор стал питать к ним самые теплые чувства. Поэтому, получив предложение занять должность военного коменданта в польской провинции, он с радостью согласился. Либерал, которому была отвратительна жестокость в любых ее проявлениях, он вопреки своей должности ограждал население вверенной ему территории от жесткой политики насильственной русификации, проводимой Александром II. Он был против притеснения евреев и запрещал расправы над провинившимися поляками без суда и следствия. По его инициативе в этой польской провинции были построены школа и больница. Местное население уважало и любило его. Но нагрянул генерал с инспекцией, он счел, что комендант проявляет излишние симпатии к полякам, и велел его арестовать. Отца Крупской судили; основанием для обвинения было то, что он позволял себе говорить по-польски и не посещал церковь. Процесс был длительный, апелляция за апелляцией… Целых десять лет пережевывалось сфабрикованное дело, а тем временем семья все глубже погружалась в нищету. Отец Надежды был вынужден браться за любую работу: был страховым агентом, мелким служащим, контролером на фабрике; он мотался по разным городам России, ища заработка. Надежде было лет тринадцать-четырнадцать, когда он умер. Только перед самой смертью он получил помилование. Ничего, кроме долгов, он семье не оставил.

В возрасте четырнадцати лет Надежда уже зарабатывала на жизнь себе и матери, давая уроки детям из соседних домов. Весь день она трудилась. С утра помогала матери обслуживать квартирантов, снимавших у них комнаты; ходила по урокам; писала адреса на конвертах для деловых писем, подрабатывая в разных конторах; вечерами она посещала вечерние занятия в гимназии. (Спустя четверть века ей, уже жене Ленина, снова придется надписывать адреса на фирменных конвертах, чтобы как-то свести концы с концами, только это будет уже в Швейцарии.)

Естественно, живя в таких стесненных условиях, Надежда стала задумываться над тем, что общество не выполняет свой долг перед бедными и обездоленными. Ей было чуть больше двадцати, когда она взялась за учебники по обществоведению. Вывод, к которому она пришла, был такой: если бы рабочие прочли эти книги, они вскоре смогли бы улучшить условия своего труда и жизни. Вот почему она была рада созданию комитета грамотности, возникшего стараниями кучки филантропов-благотворителей. В течение двух лет она посещала занятия в марксистском кружке. На собрании, где она впервые встретила Владимира, он произвел на нее двоякое впечатление. Услышав, с каким презрением он отозвался о деятельности комитета, она задумалась: а нет ли каких-то иных, более действенных форм борьбы с существующим положением вещей?

Шли месяцы, он все чаще появлялся в ее поле зрения. Однажды, когда они прогуливались вдоль набережной Невы, он рассказал ей о брате Александре и о последнем лете, которое он провел вместе с братом. Он вспоминал, как Александр, едва проснувшись с первыми лучами солнца, садился тотчас к микроскопу, изучая червей. «Я и представить себе не мог, что он станет революционером, — сказал ей Владимир. — Революционер не посвятит свою жизнь изучению червей под микроскопом». Владимир стал чаще с ней видеться. Ему импонировало, что она много знает о рабочем классе, сочувствует угнетенным. А она прислушивалась к его метким суждениям; ей нравились его одержимость и целеустремленность. Она по-матерински опекала его, заботилась о нем, никогда не смея оспаривать его политических взглядов; служила ему преданно и верно, помогала во всем, отвечала за него на письма, зашифровывала и расшифровывала секретные послания. До самого конца между ними существовала глубокая, нежная привязанность друг к другу.