Не так-то просто объяснить на словах, как у нас получался мысленный разговор. Все мы доходили до этого вместе и безо всяких слов. Поначалу это были лишь самые простые фразы, но чем больше мы общались, тем искуснее становилась эта речь. Мы все время инстинктивно помогали друг другу и постепенно так овладели этим, что обычные слова стали для нас бесцветными, невыразительными, почти ненужными… С Петрой у нас обстояло иначе: в свои шесть с половиной лет она обладала такой силой передачи, какая нам и не снилась. Это был какой-то совсем иной уровень. Но обладала она этим, сама того не сознавая и не умея себя сдерживать. Я пытался объяснить ей хотя бы самую суть, но и теперь, когда ей было уже почти восемь лет, необходимость пользоваться только самыми простыми словами создавала, казалось, непреодолимую преграду. Целый час, когда мы сидели у реки, я пытался втолковать ей хоть что-то, но она лишь устала и начала капризничать. Тут нужен был какой-то способ… Нужно было что-то придумать…

– Давай сыграем в такую игру, – предложил я. – Ты закроешь глаза, крепко-крепко закроешь и представишь, что смотришь в такой глубокий-глубокий черный колодец. Глубокий и черный-пречерный – такой, где ничего не видно. Поняла?

– Ага, – сказала она и крепко зажмурилась.

– Теперь смотри, – сказал я. И стал мысленно рисовать ей кролика. Такого маленького крольчишку, трущего лапкой нос. Она хихикнула. Это был хороший знак: значит, она приняла мой сигнал. Я стер кролика и нарисовал щенка, потом несколько цыплят, потом лошадь с повозкой. Минуты через две она открыла глаза и разочарованно огляделась по сторонам.

– Где они? – спросила она.

– Нигде. Я их просто придумал, понимаешь, придумал, – сказал я. – Это… ну, такая игра. Давай теперь я закрою глаза, и мы оба представим, что смотрим в черный колодец, только теперь ты что-нибудь придумаешь там, на дне. Придумаешь так, чтобы я тоже смог увидеть, ладно?

Я закрыл глаза и распахнул свой мозг, чтобы принять ее «картинку». Это была моя ошибка. В мозгу у меня что-то взорвалось с такой силой, как будто в голову ударила молния. Голова кружилась, меня подташнивало, колени дрожали. Никакой «картинки» я не увидел. Тут же послышались громкие жалобы всех наших. Я объяснил, чем мы с Петрой занимаемся.

– Пожалуйста! Действуй осторожнее! Не давай ей повторять это!… Я чуть себе ногу топором не оттяпал! – взмолился Мишель.

– Я ошпарилась кипятком! Из чайника!… – донеслось от Кэтрин.

– Успокой ее! Иначе мы все сойдем с ума! – взмолилась Розалинда.

– Да она совершенно спокойна. С ней-то все в порядке, – сказал я им.

– По-моему, она просто не может иначе…

– Так надо научить ее иначе, – сказал Мишель.

– Я знаю. Но что я могу сделать? Может, вы скажете, как ее научить? – осведомился я у них.

– Хотя бы предупреди нас в следующий раз, когда она начнет! – попросила меня Розалинда.

Я постарался сосредоточиться и обратился к Петре:

– Ты… У тебя получилось слишком сильно, – сказал я. – Теперь попробуй чуть-чуть потише… Нарисуй картинку так, как будто она далеко от тебя. Сделай ее не такой яркой, словно бы она из паутинки… Понимаешь?

Петра кивнула и снова зажмурилась.

– Берегитесь! – предупредил я остальных и сам закрылся.

На этот раз у нее получилось слабее, и мы были готовы к этому, но все равно у меня в мозгу опять словно что-то взорвалось. Однако за вспышкой я все-таки разглядел…

– Рыба! – сказал я, – маленькая рыбка с длинным хвостом!

Петра довольно ухмыльнулась.

– Верно, рыбка! – донеслось от Мишеля. – Здорово у вас получается, ребята! Только если в следующий раз ты не научишь ее пользоваться одной сотой своей силы, она спалит нам мозги, пока не научится говорить.

– Теперь ты рисуй! – потребовала Петра, и урок продолжался.

На следующий день мы занимались тем же. Громадная сила ее передач жутко изнуряла меня, но она явно делала успехи. Постепенно она научилась передавать не только зримые образы, но и мысли. Конечно, очень по-детски, но другого мы и не ждали. Главная трудность по-прежнему заключалась в ее силе, с которой она это делала. Стоило ей чуть-чуть забыться, как она буквально выворачивала наши мозги наизнанку. Все наши жаловались, что ничего не могут делать во время этих упражнений: у всех в головах словно гремел оглушительный барабанный бой. В конце второго урока я объявил Петре:

– А сейчас картинку тебе нарисует Розалинда.

– А где эта Розалинда? – спросила она, оглядываясь по сторонам.

– Здесь ее нет. Она… далеко отсюда. Но для наших картинок это неважно. Давай гляди в черный колодец и ни о чем не думай. А вы все, – обратился я к остальным, – не мешайте. Пусть говорит одна Розалинда. Давай, милая, действуй!

Мы все замолчали.

Розалинда нарисовала пруд с камышами по краям. В пруд она напустила маленьких смешных утят разных цветов. Плавая, они выделывали забавные, но вместе с тем очень ритмичные танцевальные фигуры. Все делали это синхронно, но один утенок, самый маленький, все время отставал от других. Петре все это очень понравилось, она просто заходилась от восторга. Вдруг, совершенно неожиданно она передала свое восхищение. Картинка, нарисованная Розалиндой, мгновенно исчезла, а мы все едва не лишились сознания. Такие всплески ее эмоций были для нас мучительны, но успех был несомненный.

На четвертом уроке она научилась воспринимать «картинки», не зажмуриваясь. Это было еще одним шагом вперед. В конце недели прогресс был очевиден: мысли она передавала самые простые и не всегда на более или менее спокойном уровне (иногда срывалась на полную силу, и это было кошмаром для всех), но принимала нас всех очень хорошо, хотя из тех разговоров, которые мы вели между собой, она улавливала очень немного.

– Вы говорите слишком быстро и слишком много всего сразу, – жаловалась она. – Розалинда и все другие… Вы делаете это так быстро, что все запутывается… Правда, у других еще больше запутано… – добавила она.

– У каких это других? У Кэтрин и у Марка? – спросил я.

– Нет. Этих-то я узнаю. Я про других. Тех, что там, далеко-далеко! – нетерпеливо объяснила она.

Я решил ничем не выдавать своих чувств.

– Наверно, я их просто не знаю, – сказал я спокойно. – А кто они такие?

– Почем я знаю, – ответила она. – А ты разве их не слышишь? Они там,

– она махнула рукой на юго-запад, – но только далеко-далеко…

Я попытался собраться с мыслями.

– А сейчас, сию минуту, ты их слышишь? – спросил я.

– Да. Но не очень… не очень ясно, – ответила она.

Я изо всех сил попытался уловить хоть что-нибудь, но все мои усилия были напрасны.