Хуже всего приходилось тем, кто тащил шлюпки. Тяжесть каждого шага дополнялась нелегкой ношей. В таких условиях люди могли пройти без остановки не более двухсот — трехсот ярдов, после чего им требовался отдых. Поэтому они оставляли одну шлюпку и возвращались за второй, пытаясь передохнуть на обратном пути. Нередко они обнаруживали тех, кто тянул вторую шлюпку, застрявшими во льдах. Тогда приходилось присоединяться к ним и по команде Уорсли: «Раз, два, три… тянем!» — делать по три-четыре резких рывка в попытке вытащить товарищей, пока наконец это не удавалось.

В восемь утра, после пяти часов, проведенных в пути, Шеклтон дал сигнал остановиться и сделать привал. За это время было пройдено всего лишь несчастные полмили. После часа отдыха люди снова двинулись в путь и шли до полудня. Затем поставили палатки и получили на ужин лишь холодный стейк из тюленя и чай.

Ровно год назад в ту же ночь у них был праздничный ужин на борту «Эндьюранс», и Гринстрит тогда писал: «Вот закончилось еще одно Рождество. Интересно, как и при каких обстоятельствах мы проведем следующее». Нынешней ночью он даже забыл написать, какой именно сегодня день. А Шеклтон сделал небольшую запись, выражая все, что нужно было сказать: «Странное Рождество. Мысли о доме».

В полночь все уже встали и к часу ночи продолжили путь. Но к пяти утра, после четырех изнурительных часов продвижения им пришлось остановиться перед линией высоких ледяных торосов с участками открытой воды. Пока остальные ждали, Шеклтон с Уайлдом пошли искать проход. В половине девятого утра они вернулись с новостями о том, что примерно через полмили за участком торосов обнаружили плавучую льдину диаметром около двух с половиной миль, откуда было видно еще несколько относительно ровных льдин в сторону северо-северо-запада. Решили дождаться ночи и только потом выдвигаться в путь.

Почти все измученные люди уснули около полудня и, несмотря на сырость, проспали до десяти вечера, пока их не разбудили. После завтрака выдвинулись по указанному Шеклтоном и Уайлдом маршруту и, дойдя до торосов, начали упорно пробивать в них проход. Требовалось примерно семь или восемь футов, чтобы протащить шлюпки.

Когда это было сделано, каюры запрягли собак, семнадцать человек вместе с Уорсли «впряглись» в шлюпки, и все выдвинулись вслед за Шеклтоном. К половине второго утра они дошли до края большой льдины, обнаруженной днем ранее, где остановились, чтобы выпить чаю и съесть по лепешке. В два часа они уже снова были в пути.

За час дошли до противоположного края льдины, но здесь им преградили путь еще несколько ледяных торосов. Вряд ли можно представить более сложную дорогу, особенно для тех, кому приходилось тянуть шлюпки. За два часа непрерывных мучительных усилий удалось пройти меньше тысячи ярдов.

Вдруг Макниш, бросив все, подошел к Уорсли и заявил, что отказывается идти дальше. Уорсли приказал ему вернуться на свое место позади саней. Макниш воспротивился.

Он сказал, что по закону не обязан выполнять приказы с тех пор, как корабль затонул, потому что все бумаги о службе на борту, которые он подписывал, прекращали свое действие с момента гибели судна, поэтому он мог сам решать, слушаться ему дальнейших указаний или нет. В нем заговорил «морской юрист».

Почти с самого начала путешествия старый плотник с каждым днем становился все более недовольным и раздражительным. Напряжение от работы вкупе с личным дискомфортом постепенно уничтожало в его душе и без того слабые ростки оптимизма. В течение последних двух дней он уже открыто жаловался. А сейчас вообще отказался продолжать путь.

Ситуация выходила из-под контроля — лидерских способностей Уорсли уже недоставало. Будь он менее возбудимым, возможно, справился бы с Макнишем. Но и сам Уорсли находился на грани. Он буквально падал от изнеможения и был очень раздражен. Каждый день в пути лишь укреплял в нем чувство, что все их усилия тщетны.

Поэтому, вместо того чтобы решительно сломить упрямство Макниша, Уорсли импульсивно доложил обо всем Шеклтону. Это лишь усугубило возмущение Макниша.

Шеклтон поспешил в конец колонны, отвел Макниша в сторону и «очень строго» объяснил, в чем заключались его обязанности. Отстаиваемая Макнишем позиция относительно того, что после гибели корабля он не обязан выполнять приказы, была бы верна при обычных обстоятельствах. Как правило, бумаги, подписываемые командой, автоматически заканчивают свое действие, как только корабль тонет и прекращается оплата. Но в бумагах, подписанных теми, кто находился на борту «Эндьюранс», было специальное уточнение, что они должны «исполнять свои обязанности на борту, в шлюпках и на берегу по указаниям владельца» — то есть Шеклтона. Сейчас же, по определению Шеклтона, они были «на берегу».

Несмотря на юридические нюансы, положение Макниша все равно было абсурдным. Он не мог оставаться членом команды, не разделяя со всеми общие тяготы и заботы. Продолжив бастовать с молчаливого согласия Шеклтона, он умер бы уже через неделю. Восстание Макниша «в единственном числе» было всего лишь безрассудным протестом уставшего, стареющего, больного человека, отчаянно нуждавшегося в отдыхе. Даже после объяснения с Шеклтоном он продолжал упрямиться. Спустя некоторое время Шеклтон ушел, дав плотнику возможность все обдумать и прийти в себя.

В шесть часов утра, когда они собирались в путь в поисках надежной льдины для нового лагеря, Макниш уже стоял на своем месте позади саней с шлюпкой. Но этот инцидент всерьез обеспокоил Шеклтона. На случай, если кто-то еще испытывал подобные сомнения, он перед сном собрал всю команду и зачитал вслух подписанные членами экипажа договоры. В ту ночь все спали до восьми и через час уже снова были в дороге. Несмотря на то что состояние льда ухудшалось, к пяти двадцати следующего утра, сделав лишь одну часовую остановку на похлебку в час ночи, они смогли пройти целых две с половиной мили. Но Шеклтона волновало состояние льда. Поэтому, после того как лагерь был разбит, они вместе с Херли отправились исследовать дальнейший маршрут, забравшись для этого на ближайший айсберг. То, что они оттуда увидели, воплотило в реальность все страхи Шеклтона. Впереди простиралось более двух миль совершенно непроходимых льдов, покрытых расщелинами с водой и обломками развалившихся ледяных торосов. Более того, лед был слишком тонким, очень опасным! Они вернулись в лагерь к семи часам, и Шеклтону пришлось, собрав волю в кулак, объявить, что дальше они продвигаться не могут. Большинство восприняло новость с явным беспокойством. Не то чтобы они не ожидали этого, просто услышать от самого Шеклтона, что они проиграли, было очень непривычно, неестественно и даже немного пугающе.

Тем не менее никто не ощущал своего поражения так же сильно, как Шеклтон, которому была отвратительна сама мысль о том, что придется сдаться. Тем вечером он со своей специфической пунктуацией записал в дневнике: «Лег, но не смог уснуть. Обдумывал все еще раз и решил отступать на более безопасные льды: это единственный оптимальный путь… Обеспокоен: С такой большой командой и двумя шлюпками мы не сможем ничего сделать: Я не люблю возвращаться, но осторожность того требует: Все работают хорошо, кроме плотника: Никогда не забуду, как он повел себя в это нелегкое, напряженное время».