После блеска светского приема, после смеха, манящего запаха канапе и духов «Шанель» переулки позади только что возведенного Дворца правосудия показались вдвойне темными и зловонными, а эти лачуги под пальмами авеню Независимости представились даже более забытыми Богом, чем тысячи вообще бездомных людей, которых он видел распластанными во сне подобно трупам прямо вдоль улиц Калькутты. И Уилл вспомнил маленького мальчика, скелетика со вздувшимся животом, которого он подобрал, всего в синяках и ссадинах, после падения со спины сестры – девочки чуть постарше, несшей его домой. Он взял его на руки и, следуя за девочкой, донес-таки до подвала без окон, который девять человек (он пересчитал в полумраке пораженные лишаем головы) называли своим домом.

– Сохраняя жизнь новорожденным, – сказал он, – излечивая больных, не давая канализационным стокам попадать в источники питьевой воды – так мы начинаем. То есть делаем вещи необходимые и полезные в основе своей. Но чем все кончается? Мы только умножаем сумму бедствий человечества и ставим под угрозу существование цивилизации. Все это похоже на какой-то вселенских масштабов розыгрыш, который, как кажется, очень веселит Бога.

И он посмотрел на молодых людей с одной из своих злобных и безжалостных ухмылок.

– Не надо вмешивать сюда Бога, – возразил Ранга, – и розыгрыш вовсе не вселенский. Он вполне земной и является делом рук самих людей. Эти вещи нельзя уподоблять гравитации или второму закону термодинамики. Они не обязательно должны существовать. У себя на Пале мы не допускаем ничего подобного, и потому розыгрыш на нас не распространяется. У нас прекрасно развита санитария почти с начала века, но мы избежали перенаселенности, мы не нищие, и нами не правит диктатор. А причина очень проста: мы предпочитаем жить разумно и реалистично.

– Как, черт побери, вы смогли сделать такой выбор? – спросил Уилл.

– Умные люди в нужное время сумели проявить лучшие качества своего интеллекта, – ответил Ранга. – Но следует признать: им, кроме того, очень повезло. И вообще, если взять Палу в целом, острову необычайно повезло. Прежде всего мы никогда не были ничьей колонией. Ренданг обладает великолепной естественной гаванью. И это привело к тому, что туда еще в Средние века вторглись арабы. У нас такой гавани не было, и арабы оставили нас в покое, а потому мы по-прежнему остаемся буддистами или шиваитами, не считая тантрических агностиков.

– К ним относитесь и вы сами, – поинтересовался Уилл, – к тантрическим агностикам?

– С приправой из махаяны, – внес поправку Ранга. – Но вернемся к Рендангу. После арабов туда пришли португальцы. А к нам – нет. Без гавани мы были португальцам неинтересны. Поэтому у нас нет католического меньшинства, никаких богохульных проповедей, что люди должны доводить себя до самоистязания и испытания веры бедностью, никакого организованного сопротивления контролю над рождаемостью. И это не единственная благодать, осенившая нас. После ста двадцати лет господства португальцев на Цейлон и Ренданг пришли сначала голландцы, а потом англичане. Мы избежали обеих эпидемий. А без голландцев и англичан мы не узнали, что такое жестокие плантаторы, нищенский труд кули, экспорт урожая тропических культур с целью обогащения, что означало бы систематическое истощение почвы острова. А кроме того, мы обошлись без виски, без кальвинизма, без сифилиса и без иностранных губернаторов. Нам предоставили возможность идти своим путем и самим нести ответственность за собственную судьбу.

– Вам воистину сказочно повезло.

– Но помимо невероятного везения, – продолжал Ранга, – нами правили удивительно мудрые люди – Муруган-Реформатор и Эндрю Макфэйл. Доктор Роберт рассказывал вам о своем прадеде?

– Буквально в нескольких словах, не более.

– Он говорил об истории создания Экспериментальной станции?

Уилл помотал головой.

– Экспериментальная станция, – сказал Ранга, – во многом связана с политикой поддержания численности населения. А началось все с голода. Прежде чем оказаться на Пале, доктор Эндрю несколько лет жил в Мадрасе. И на второй год его пребывания там не пришел сезон дождей. Урожай спалило солнце, пересохли не только водохранилища, но даже колодцы. За исключением англичан и богатой местной знати, все остались без пропитания. Люди умирали как мухи. В мемуарах доктора Эндрю есть знаменитая глава об этом бедствии. Сначала описание, а потом комментарий автора. Мальчишкой ему довелось выслушать немало проповедей, и, работая среди голодавших индийцев, он чаще всего вспоминал одну из них. «Не хлебом единым жив человек» – таков был текст, а проповедник столь красноречив, что сумел обратить в христианство сразу большую группу. «Не хлебом единым жив человек». Но и без хлеба, как он теперь убедился, не могли существовать ни разум, ни дух, ни внутренний огонь веры, ни сам Отец Небесный. А были только голод, отчаяние, апатия и под конец – смерть.

– Еще одна космическая шутка, – заметил Уилл. – И эту отпустил сам Иисус. «Ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у не имеющего отнимется и то, что имеет»[37] – то есть последняя возможность остаться человеком. Не только самая жестокая божественная шутка, но и самая обыденная. Я сам видел, как ее жертвами становились миллионы мужчин и женщин, миллионы детишек по всему миру.

– Значит, вы сможете понять, почему та засуха произвела на доктора Эндрю столь неизгладимое впечатление. И он, как и его друг Раджа, преисполнился решимости сделать так, чтобы на Пале всегда было достаточно хлеба для всех. Поэтому у них возникла идея создания Экспериментальной станции. И тропический Ротамстед стал их великим достижением. Всего за несколько лет мы получили новые виды риса, кукурузы, проса и хлебного дерева. Были улучшены породы домашнего скота и птицы. Разработаны более совершенные методы культивации и получения компоста, а уже в пятидесятые годы XX века к востоку от Берлина мы построили первую фабрику для производства суперфосфата. Благодаря всем этим мерам люди стали лучше питаться, жить дольше, понизилась детская смертность. Через десять лет после создания Ротамстеда в тропиках Раджа провел перепись населения. Его численность оставалась стабильной почти сто лет. Но начала расти. И как предсказал доктор Эндрю, существовала угроза, что через пятьдесят или шестьдесят лет Пала превратится в подобие гнойника нищеты, каким стал в наши дни Ренданг. Что следовало предпринять? Доктор Эндрю вычитал идею у Мальтуса. «Если производство продуктов питания растет в арифметической прогрессии, то численность населения – в геометрической. У человечества существует только одна альтернатива. Либо отдать все на волю естественных факторов, и в таком случае проблема перенаселения будет решена старыми и хорошо известными методами: голодом, эпидемиями болезней и войнами. Либо (а Мальтус был священником) можно решить задачу, прибегнув к нравственному воздержанию».

– Нр-р-р-авственному воздер-р-ржанию, – повторила маленькая медсестра с раскатистым «эр», пародируя на местный лад произношение своего шотландского кумира.

– Нравственное возрождение! Но как нарочно, – добавила она, – доктор Эндрю тогда только что женился на шестнадцатилетней племяннице Раджи.