– Я ехала позади какого-то грузовика, по дороге, которую знаю лет двадцать с лишним, но у меня было чувство, что я попала в незнакомый город и вряд ли найду обратный путь. Когда проезжали мимо базара, было видно, как мясники у себя в лавках рубят туши. Взлетающие топоры блестели под голыми электрическими лампочками. Бледно-желтое призрачное сияние окружало каждого рубщика. Глядя на них, я ощутила первые симптомы мигрени. Потом потянулась стена музыкальной школы. Кто-то, вернее всего студент, играл там, за стеной и за деревьями, на пианино. «Какая силища!» – воскликнул шестой секретарь судьи Ди. Он узнал Двадцать девятую сонату Бетховена, и в первый раз я почувствовала к нему уважение. А он, довольный случаем блеснуть своими музыкальными познаниями, стал рассказывать, как, живя в Америке, ночами напролет слушал радио. Полюбил джаз, потом фортепианную музыку. Я похвалила его вкус. Он поблагодарил и, проникшись ко мне доверием, признался, что принял там, в Америке, христианство. А я подумала: надо же, этот человек, который конвоирует меня, как полицейский конвоирует заключенного на суд или на казнь, оказывается, христианин. Это потрясло меня, и мне стало его жалко. Разоткровенничавшись, он рассказал, что у него еще в Америке развился геморрой, который теперь уже нельзя вылечить. Узлы разбухают, перегораживают кишку, а иногда лопаются, и начинается сильнейшее, похожее на менструальное, кровотечение. Здесь, в нашем городе, эти непредсказуемые приступы создают ему массу проблем. Из-за них он не может участвовать вместе с начальством в марафонских, длящихся несколько суток турнирах в маджонг. Ему не светит попасть в кружок приближенных к судье Ди лиц – тот подбирает сотрудников из числа партнеров по игре. Так что шестой секретарь может ставить крест на своей карьере.

Мы миновали завод и поехали по направлению к Южному мосту. Дорога была не такая тряская, как в те времена, когда будущий муж возил меня с работы домой на велосипеде. Проехали мимо того самого общественного туалета. Помнишь, я тебе говорила по телефону. Теперь на месте прежней развалюхи стоит домик с черепичной крышей и белыми кафельными стенами. Не могу тебе передать, как я ненавижу это место! Там я первый раз услышала слово «гомосексуалист», и этот вонючий, мерзкий сортир накрепко связан с Цзянем, со мной, стал частью моей жизни. Я иногда думаю, где ж теперь, после смерти, он встречается со своими возлюбленными. И мне вдруг пришло в голову спросить своего конвоира – его зовут Лю: «Слушай, Лю, раз ты христианин, ты, наверное, изучал Библию и все прочее?» – «Что, – говорит он, – прочее?» – «Ну, – говорю, – например, что такое рай? Ты думал про него?» – «В каком смысле!» – «Как ты думаешь, есть в раю туалеты? И какие они, лучше, чем тут, или…» Он меня оборвал: «Тьфу! Делать мне, что ли, нечего, – думать про такие гадости!» Кажется, он жутко разозлился, я и не стала продолжать разговор. Молча крутила баранку. Но перед Народным парком он заговорил сам: «Понимаешь, я юрист и привык употреблять точные термины. Испражнения исходят из твоего тела. Тело же на тот свет не попадает. В рай возносится только душа. А души, как и ангелы, которые их окружают, не писают и не какают. Значит, сортиры им не нужны». – «Ну, а в аду они есть?» Он сказал, что не знает. И мы снова замолчали. В центре города я остановилась купить воды. А когда вернулась и мы снова тронулись, он сразу заговорил, как будто мой вопрос не давал ему покоя: «В Запретном городе[16]в Пекине сортиров не было». Я как-то растерялась и только спросила: «Да?» – «Да. Ты там была? Ну, значит, сама видела: ни в дворцовой канцелярии, ни во внутреннем императорском дворе, ни в покоях императрицы и наложниц, ни у евнухов – нигде никаких клозетов, как на небе!» – «А как же, – говорю, – они справляли нужду? В ведро?» Он снова рассердился: «Дура! Ведро – это ведро, а не клозет!»

(Правой рукой Мо держал трубку, а левой нащупывал точное место между лопатками, куда элитный стрелок всадит ему пулю – прямо в сердце. Ясно как дважды два: за подкуп должностного лица и соучастие в убийстве его приговорят к высшей мере. В одно прекрасное утро расстрельный взвод отвезет его на пустырь у Мельничного холма – знать, не случайно его туда занесло. Солдаты самого низшего ранга заранее, накануне выкопают яму. Его свяжут толстой веревкой, поставят на колени спиной к стреляющему, и тот в оптический прицел возьмет на мушку квадратик между большими и указательными пальцами. «Интересно, ты тоже обмочишь штаны, как тот русский режиссер?» – думал он, исследуя свою левую лопатку. Плоская остроконечная костяшка. Потом перебрался к позвоночнику. Где же она, роковая точка? Интересно, уцелеет или раскрошится грудная клетка, когда в спину врежется пуля? Пуля-убийца, безжалостная капля свинца. В народе ее называют «фисташкой». По форме, что ли, похожа? Он вдруг вспомнил, что за пулю надо платить. Когда-то давно он слышал, что родственникам казненного присылают за нее счет. А без квитанции об оплате не выдают тело для захоронения. Если жертве посчастливилось умереть с первого выстрела, оплачивать приходится только одну пулю – по тем временам семьдесят фэней в Чэнду, один юань в Пекине и юань двадцать в Шанхае. А сегодня небось обойдется в десяток, а то и два юаней. «Господи, – подумал Мо, – неужели моим родителям придется на старости лет тащиться к Мельничному холму и оплачивать расходы по моей казни? Какой ужас! Нет-нет, не бывать этому!»)

– Ты был когда-нибудь у судьи Ди? Это довольно далеко. В десяти километрах к западу от Чэнду, по направлению к Вэньцзяну. Едешь вдоль Янцзы до озера Мечей. Знаешь, искусственное озеро в форме олимпийских колец, откуда поступает питьевая вода для всего района. Там отличная, хотя и узкая, дорога. Поднимаешься на лесистую гору, проезжаешь виллы нуворишей в западном стиле, с острыми крышами, освещенными верандами, длинными аркадами, статуями на ухоженных газонах и колокольнями с куполами-луковицами, как у русских церквей. Сплошной китч, безвкусица, один дом уродливее другого. Жуть! Мне снова показалось, что все это сон. Несколько раз я чуть не поддалась желанию развернуться и поехать назад, мигрень все усиливалась, боль переползла из шеи в висок. Жестокий приступ был обеспечен, причем очень скоро.

Вилла судьи Ди в самой середине поселка, ее окружает двухметровая стена. Перед входом секретарь вышел из фургона, позвонил и что-то сказал в домофон. Вспыхнул прожектор, луч ослепил меня. Медленно, с театральной помпезностью открылись тяжелые железные ворота.

Самого дома я пока не видела и спросила конвоира, какой он – тоже в западном стиле? Он ответил, что это двухэтажный особняк. Мы проехали по темной аллее, потом через бамбуковую рощу, повернули раз, другой, третий, почти под прямым углом. Фонари не горели. И вдруг в свете фар возник какой-то странный силуэт, какое-то фантастическое чудовище, не то дракон, не то змей – плоская голова раскачивалась в метре от земли. Мне почудилась раскрытая пасть со страшными зубами, и я закричала от страха. Секретарь рассмеялся и сказал, что это редкая хризантема, которую кто-то подарил судье. Растение требовало особого ухода, и к нему приставили четверых садовников, которые за ней следили, обрезали, поливали водой особого, секретного состава – все для того, чтобы сохранить такой драконий вид. Цветок стоил огромных денег. Я вышла из фургона, чтобы разглядеть его поближе. Действительно хризантема, но с очень широкими листьями и вывернутыми наизнанку лепестками, похожими на закрученные спиралью чешуйки, из которых образовывался такой столбик. Я сорвала несколько штучек и размяла в ладонях – у них оказался сильный аромат. Рядом росло еще несколько таких же растений, на одном цветы были в форме лошадиных голов, на других – не пойми чего.