Пост Первого секретаря партии после Берута занял Эдвард Охаб. Сбылась, таким образом, старая мечта Хрущева. Однако позднее Хрущев «не поладил» с Охабом, ибо, по всей видимости, последний не как следует исполнял его требования и приказы. Позднее мы присутствовали и на тех совещаниях, на которых Хрущев брал Охаба на мушку. Я несколько раз встречался с Охабом — в Москве, Варшаве и Пекине — и считаю, что он не только не шел нив какое сравнение с Берутом, но вообще не был наделен одаренностью, необходимой для руководства партией и страной. Охаб тенью пришел и тенью ушел, не пробыв и года на том посту.

Отмечу, что со смертью Берута расчищался путь к престолу Польши для реакционера Гомулки. Этот «коммунист», выпущенный из тюрьмы после некоторых перипетий и судорог разношерстного руководства, в котором не было недостатка в агентах сионизма и капиталистических держав, был протащен в руководители его другом, Никитой Хрущевым.

Польша была «старшей сестрой» хрущевского Советского Союза. За ней следовала Болгария, над которой хрущевцы издевались без зазрения совести и наконец превратили ее в свою «послушную дочь».

Совершенно в отличие от чехов, поляков, румын, не говоря уже о немцах, болгары были тесно связаны со Сталиным и с руководимой им Всесоюзной Коммунистической партией. Более того, болгарский народ еще раньше традиционно был связан с Россией. Именно в силу этих связей царь Борис не решился официально включить Болгарию в войну против Советского Союза, и советские армии вступили в Болгарию без единого выстрела.

Хрущеву надо было закрепить это влияние в своих шовинистических интересах и в целях распространения и закрепления ревизионистских взглядов. Поэтому он воспользовался этими обстоятельствами, доверием Болгарской Коммунистической партии к Сталину, Советскому Союзу и Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) и поставил во главе Болгарской коммунистической партии никчемного человека, кадр третьестепенной важности, но зато послушного малого, готового исполнять любое распоряжение Хрущева, его посла и КГБ. Это был Тодор Живков, которого накачали и надули и, наконец, сделали Первым секретарем ЦК БКП.

Мне думается, что после Димитрова в партии и государстве Болгарии не было руководителя, не то что равного с Димитровым, но даже и близкого ему по принципиальности, идейному и политическому кругозору, по руководящим способностям. Здесь, конечно, я не говорю о Коларове, который умер вскоре после Димитрова, несколько месяцев спустя после него, и который был старым революционером, вторым деятелем после Димитрова, вместе с которым он работал в Коминтерне.

С Коларовым я впервые познакомился, когда я съездил в Болгарию с официальным визитом, в декабре 1947 г. Он был приблизительно того же возраста и роста, что и Димитров, был приятным собеседником; во время встреч с ним он рассказывал нам о возложенных на него Коминтерном заданиях, как, например, в Монголии, Германии и других странах. Коларову, по-видимому, было поручено партией заведовать взаимоотношениями с зарубежными странами, ибо он неоднократно говорил нам об отношениях Болгарии особенно с ее соседями, которые были и нашими соседями: с Югославией и Грецией. Он разъяснил нам и международное положение вообще. Это очень помогло нам.

Коларов, как и незабываемый Георгий Димитров, был скромным человеком. Ни малейшего проявления высокомерия не наблюдалось в нем в ходе беседы, независимо от того, что мы были молодыми. Он почитал и уважал нас и наши мысли, и мы, хотя встречались с ним впервые, за время пребывания там чувствовали себя как в семье, как в тесной компании, в которой преобладали взаимная любовь, единство и усилия к достижению единой цели, к построению социализма.

Только один раз в моей жизни я встречался с Димитровым и Коларовым, этими выдающимися болгарскими коммунистами, но храню о них неизгладимые воспоминания. После Димитрова Коларов стал премьер-министром и был одним из инициаторов осуждения титовского агента, Костова, но прошло всего лишь несколько месяцев, и Коларов умер. Его смерть также очень огорчила меня.

После смерти Димитрова и Коларова в руководство Болгарской коммунистической партии и болгарского государства стали выдвигаться лишенные авторитета и личности люди.

В Болгарию я ездил несколько раз по делу, а также на отдых, с женой и детьми. Правду говоря, в Болгарии я испытывал особое удовольствие, быть может, оттого что оба наших народа, хотя они совершенно различного происхождения, в веках сосуществовали, терпели и боролись против одного и того же захватчика — оттоманов; к тому же во многих отношениях они сходятся характером, особенно скромностью, гостеприимством, устойчивостью характера, стремлением сохранить лучшие традиции, фольклор и т. д.

До смерти Сталина в нашей дружбе с болгарами не было никаких шероховатостей. Обе стороны любили Советский Союз чистой и искренней любовью.

С болгарскими руководителями я беседовал, ел и пил неоднократно, вместе с ними путешествовал, совершал поездки по Болгарии. И позднее, пока Хрущев еще не порвал с нами, у нас с ними не было идеологических и политических разногласий, они хорошо, тепло принимали меня. Многие из них, как Вылко Червенков, Ганев, Цола Драгочева, Антон Югов и др., были не молодыми, а старшего поколения, работали с Димитровым в изгнании или внутри страны в подполье, а позже сидели и в застенках царя Бориса.

После смерти Георгия Димитрова Генеральным секретарем партии стал Вылко Червенков. Он был человеком высокого роста, с полуседыми волосами, с пухлым лицом; всякий раз, когда я встречался с ним в Болгарии или Москве, он производил на меня впечатление добряка; он ходил вразвалку, как будто хотел сказать: «Что я делаю на этой ярмарке? Я тут нахожусь понапрасну».

Он, по-видимому, был справедливым, но безвольным человеком. Таково, по крайней мере, было мое впечатление. Он был чрезвычайно скуп на слова. На официальных встречах он говорил так мало, что не знающему его человеку создавал впечатление человека высокомерного. Однако он нисколько не был высокомерным; он был скромным человеком. На неофициальных встречах, когда мы ели вместе с другими болгарскими товарищами или собирались для обмена мнениями, Вылко угрюмо молчал, будто его и совсем не было там. Другие беседовали, смеялись, он же — нет.

Червенков был зятем Димитрова — был женат на сестре великого вождя Болгарии. Быть может, доля славы и авторитета Димитрова передалась и Вылко Червенкову, однако Вылко не мог стать Димитровым. Так что он бесшумно был выдвинут во главу руководства Болгарской коммунистической партии, бесшумно был и выведен. Он был устранен втихомолку, был снят без шума и треска, уступив свое место руководителя партии Тодору Живкову.

* * *

Вошли в колею Никиты, значит, и Польша, и Чехословакия, и Болгария. Не должна была остаться вне его стремлений и поползновений и Румыния.

Во время войны мы не поддерживали никаких контактов с румынами; после войны мы слышали от советских довольно похвальные слова о румынской партии и Деже, как старом революционере, который много переносил в застенках Дофтаны. Но я, правду говоря, чуть разочаровался, когда впервые встретился с ним по вопросу югославских ревизионистов.