Старик турок у входа показал ей на огромные мягкие тапочки, которые следовало надеть на ноги, и протянул руку за чаевыми. Неуклюже передвигаясь, Трейси Хаббард вступила в мир воздушных арок и огромных куполов, парящих в синеве. Каждый купол и арку как бы опоясывали высокие окна, через которые в центр мечети лился солнечный свет. Но золото солнечных лучей быстро растворялось в монументальных голубых мозаиках, и все вокруг казалось синим, как в подводной пещере. Каждый дюйм пространства пола покрывали десятки аккуратно расстеленных мягких ковров. Как только Трейси ступила на них, ее охватило ощущение, что она находится в центре парящего пространства. Здесь не было, как в христианских церквях, скамей, которые разрывали и дробили внутренность храма. Ковры предназначались, чтобы можно было стоять на коленях. Вертикальный акцент создавали лишь четыре огромные колонны с каннелюрами.

Мозаики, на которых были изображены развевающиеся голубые павлиньи хвосты, гирлянды голубых роз, тюльпаны и лилии, были прекрасны. Гигантские цитаты из Корана украшали купола, арки и колонны. Пытаясь рассмотреть все сразу, Трейси ощутила, как у нее зарябило в глазах. Тогда она отказалась от бессмысленной попытки охватить взглядом все подробности мечети и просто погрузилась в этот бездонный бесконечный мир голубизны.

Приближался час молитвы, и правоверные, совершив во дворе омовение бегущей водой, заходили в мечеть, опускались на колени, ближе к передней части здания. Они стояли лицом к Мекке, и среди молящихся не было ни одной женщины. Мужчины, проходящие мимо Трейси, не обращали на нее ровным счетом никакого внимания, очевидно привыкнув к туристам. Им предстояло важное дело, и они не собирались отвлекаться на мелочи. На столике, стоящем на невысоком резном возвышении в форме гигантской буквы «X», лежал древний Коран с затертыми страницами, которыми мог воспользоваться любой желающий.

Пространство над головой пересекали многочисленные линии проволоки, на которых висели стеклянные светильники, но сейчас вместо масляных фитильков в них горели электрические лампочки. Трейси в огромных тапочках неуклюже продвигалась к одной из внешних галерей. Все ее чувства и мысли отступили на задний план, их поглотили эта всевластная голубизна и фантастическое разнообразие украшений и деталей. Она обогнула стену и тут остановилась как вкопанная. В нескольких футах от нее стоял мольберт, за которым работал Майлс Рэдберн.

Трейси растерянно стояла и наблюдала за ним, не зная, подойти или скрыться, прежде чем он ее заметит.

У Трейси Хаббард вдруг зачесался затылок. Должно быть, от страха. Это было смешно, и она печально улыбнулась. Она еще подумала, что почему-то при виде этого человека всякий раз волосы у нее на затылке поднимаются дыбом. Она подошла ближе, стараясь двигаться как можно тише и не шаркать ногами. Трейси хотелось увидеть, что Майлс Рэдберн рисует, до того, как он заметит ее.

А он не замечал ничего вокруг, увлеченно работая. Рисовал он, естественно, голубыми красками, вернее смесью голубых тонов и полутонов. Рэдберн копировал детали широко раскинувшихся у него над головой панелей с павлиньими хвостами. Он тщательно прорисовывал крошечные, похожие на перья изгибы орнамента, и Трейси восхищенно наблюдала за его работой. Когда Майлс Рэдберн писал портреты, он славился тем, как быстро схватывал характерные черты оригинала и перекладывал их на холст быстрыми, энергичными мазками. Именно в такой манере он нарисовал Анабель. И вот теперь он всего-навсего копировщик узоров, в которых было так мало человеческого тепла!

Наверное, он почувствовал ее взгляд, потому что оглянулся и взглянул на нее, но не соизволил даже поздороваться. Трейси ощутила комок в горле, но проглотила обиду. Ей очень не нравилось то ощущение, которое она испытывала всякий раз при встрече с этим человеком, – желание бежать от того, что боялась и чего не понимала. Поэтому она собрала всю свою волю в кулак.

– Осматриваете достопримечательности? – светским тоном спросил он. – Что же вы думаете обо всем этом?

Трейси не верила, что Майлса Рэдберна на самом деле интересует ее мнение, но она все же попыталась дать искренний ответ.

– Это великолепие, признаться, подавляет меня. Но, может быть, я сама в этом виновата: попыталась увидеть все сразу. Наверное, мне просто подсознательно хотелось увидеть в этом море абстрактных узоров человеческое лицо.

– Ислам запрещает изображать людей и животных, – напомнил он ей. – Мустафа Кемаль модернизировал многие турецкие законы и традиции, но раньше именно по этой причине художники в попытках самовыражения обращались к архитектуре и мозаикам. В результате они создавали настоящие шедевры в этом жанре. – Он обвел рукой вокруг себя. – Конечно, очень многое из того, что вы здесь видите, выполнено по трафарету. Но если не вглядываться в мозаику очень уж тщательно, вы никогда не отличите ее узоры от настоящих изразцов. Многие и из менее знаменитых мечетей сохранили столь же прекрасные произведения искусства.

Рэдберн опять повернулся к мольберту, и Трейси продолжала наблюдать за ним еще несколько секунд. Когда она поняла, что он не собирается больше ничего говорить, то сама нарушила молчание:

– Вы не заходили в свой кабинет, перед тем как уехать сегодня утром?

– Только один раз, да и то после того, как проснулся. После завтрака у меня не было времени. Мольберт и краски уже лежали в машине, и я хотел выехать пораньше.

– А я входила туда, – спокойно сообщила Трейси. – Знаете: кого-то заинтересовала моя вчерашняя работа, и настолько, что сейчас от нее не осталось и следа.

Майлс Рэдберн слушал ее очень внимательно, хотя взгляд его оставался все таким же бесстрастным.

– Значит, опять началось, – наконец произнес он. Хотя его слова вроде бы ничего не значили, Трейси Хаббард они показались угрожающими.

– Что вы хотите этим сказать? Что именно началось?

– Злые шутки нашего злого гения, нашего полтергейста. Впрочем, называйте его как хотите. С моими бумагами и рисунками все в порядке?

– В порядке, насколько я могла заметить, – кивнула Трейси. – Такое впечатление, что в вашем кабинете похозяйничал озорной ребенок.

– Это был не ребенок. – Майлс продолжал изучать ее с каким-то странным вниманием. Следующие его слова сильно удивили Трейси. – Скажите… Эти клипсы у вас в ушах… Наверное, вы купили их на базаре?

Девушка испуганно подняла руки к ушам и дотронулась до клипсов, про которые уже успела забыть.

– Нет, мне их подарила Нарсэл. Клипсы понравились мне, и она тут же сняла и протянула их мне. Мисс Эрим не хотела слушать никаких моих возражений.

Майлс кивнул.

– В этой стране следует быть осторожнее, когда хотите что-нибудь похвалить. Турки очень щедры и гостеприимны. Но вы не должны носить эти клипсы: они вам не идут.

– А мне они нравятся. – Трейси начала злиться и потому дышала учащенно.

Он положил свою палитру и кисть на складную подставку, стоящую рядом с мольбертом, и подошел к ней. Прежде чем Трейси поняла, что он собирается делать, Рэдберн снял с ее ушей клипсы и протянул ей.