тем больше грозило помешательством; то ли воспоминания о простых мирских, повседневных вещах, которые проходили мимо тебя, а ты мимо них, так действовали -> [Author: U].

Собеседник вдруг громко заскрипел зубами. Огромная ладонь вновь накрыла лицо Ильи.

— Перетерпи-и-и…  — прохрипел Сергей.

Ух, как их крутило. Корежило и выворачивало. Илье показалось, что кости у него стали мягкими как тесто. Сухожилия и мышцы сначала растянулись, потом приняли нормальную форму. И душевная мука такая — не перемочь. Еще чуть-чуть…  но терпел. Зубы сами ухватили мягкое. Илья не сразу сообразил, что это чужая рука, а когда с невероятными усилиями разомкнул челюсти, по губам текло.

Вспышка заставила зажмуриться и…

Сознание вернулось мгновенно, — кровь Сергея еще не успела засохнуть на губах, — Илья открыл глаза и тут же их зажмурил. Случившаяся с ним метаморфоза нуждалось в осмыслении и в осознании. Он стал видеть в темноте. То есть, зрением такое назвать было трудно. И тем не менее он ощутил контуры помещения; что рядом лежит человек, что в дальней стене есть ниша, а в ней стоит масляный светильник. Больше — ни чего особенного: голые стены. Ни ужаса, ни химер, ни хичкоков.

Илья легко поднялся, подошел к нише, достал из кармана свою, заботливо сбереженную в этом Аду зажигалку, и поджег фитиль. Сергей застонал на полу. Теперь уже Донкович кинулся к нему и прикрыл товарищу рот ладонью. Под потолком тянулся ряд слуховых рукавов. Жаль, сквозь камень не разглядеть, но и так понятно, кто наверху сидит и слушает: Ивашка-отморозок, Иосафат-иуда да Лаврюшка-упырь.

Сергей очнулся, завертел головой, сощурился, обежал глазами стены, потыкал пальцем в светильник, потом в Илью. Тот кивнул. Сергей поднял большой палец — можешь, Илья Николаевич!

А того не знает, дорогой друг, Серега, что прозрел Илья, отпробовав его крови.

От случившейся догадки продрало ознобом. Опять накатил страх, но тут же и схлынул. На свету это, вам, не в темноте.

И только тут Илья сообрази: двигается он с легкостью здорового человека. Даже ребра себе пощупал. Ничего не хрустело. Сергей тоже себя обхлопал и позвал:

— Иди сюда. Пока за нами не прибежали, надо перетереть кое-что.

Илья давно заметил, когда Углов спокоен, говорит медленно, слова произносит с паузами, пропуская специфические вставки. Иными словами: Сергей так четко фильтровал базар, что жаргон почти не просачивался. Другое дело, когда волновался.

— Я слышал про такие крытки. Сюда можно засунуть доходягу, а на завтра достать амбала. Только обязательно, что бы кумарил. Кого загонят на ясную голову: либо сходит с ума, либо ломается. Я уже думал: каюк, кранты пришли. Как ты лампу увидел?

— Долго объяснять, — отперся Илья.

— Ладно, живы будем — перетрем.

— В такие колодцы людей часто опускают?

— Знаешь, какой по местному исчислению год идет? А? То-то! Иди, проверь, сколько народу тут с катушек съехало? Было и было. Я пока про эти самые колодцы дознался, половину местных пацанов перетряс. Не помнит народишко ни черта. И еще…  — Сергей замолчал, отдышался. — Про раздачу бесплатной хавки, ты лучше меня знаешь. Поел — иди, отдыхай. Все не занятое едой время человек либо спит, либо шатается как кумарной. Тут таких процентов шестьдесят.

— Обратил внимание.

— Я Руслана месяц выхаживал. Думал — все — не человек больше.

— Сколько он так травился?

— Полгода.

— Я месяц. Пока в больнице работал, вроде ничего. Хотя и там часто в сон тянуло. А когда в мэрию забрали, вообще в сомнамбула превратился. Сигнальные ракеты из-за стены увидел, не ворохнулось ничего почти. Но Иосафат меня быстро поставил на ноги. Одна чашка противоядия, и я уже вполне сносно соображал.

— Это по тому, что мало у них харчился. Полгода, год — и уже ничего не поправишь. Пробовали. Другое дело, что отрава не всех берет. Откуда берут противоядие, не знаешь?

— Что не из местной лекарни — точно.

— Слушай дальше, — Сергей криво усмехнулся. — Заметил, детей здесь нет?

— С первого дня. Только я честно думал: Ад. Откуда дети? Потом по приходным книгам мэрии стал разбираться. Женщины…

— Знаешь, что у всех женщин слободы — увечья? И шрамов, как у старого солдата.

— Откуда мне знать? Близко общаться как-то не пришлось.

— А Танька? — Сергей спрашивал про певичку из погребка. Она действительно приходила к Илье. Но паче чаяния его новых знакомых, которые на время свидания деликатно удалились, все отведенное для рандеву время, изможденная, издерганная женщина просидела, прижав к груди собаку. Она гладила, начавшую отрастать шерсть, совала, осоловелой от непрерывной кормежки суке, какие-то кусочки и благодарно посматривала на Илью. Тому даже в голову не пришло, воспользоваться визитом женщины, в интимных целях.

— Танька с собакой играла.

— Чувствуется, что ты недавно проявился. Нагулял бы с годик аппетита, на любую, что еще хоть чуть-чуть шевелится, полез.

— Не уверен.

— Я сам полгода нос воротил. А потом так приперло, хоть к Большой Дуре иди, лишь бы женского полу. Получается: мужиков оголодавших полслободы, а женщин — раз, два и обчелся, да и те все порченые, холодные как рыбы. Животные еще. Кошки, собаки, крысы, в конце концов, тоже попадают в проявление. Куда потом деваются, никто не знает. Кстати, женщинами интересуются только те, кто казенный харч в рот не берет.

— Где они добывают пропитание?

— Работают. Кто сразу с ума не сбрендил, понимают, что иначе тут превратишься в дерево. Пристраиваются как-то. Кто мастерит, кто торговлишкой промышляет. Охотятся в окрестностях. Откуда думаешь у нас мясо?

— Откуда?

— Песчаный заяц. Он…

Под потолком лязгнуло, открылся светлый квадрат. Вниз поползла лестница. И, конечно, тут как тут Ивашка с револьвертом.

— У суки! Смотрите, Иосафат Петрович, огонь запалили.

— Я те за «суку», знаешь, что сделаю? — поинтересовался у Ивашки Сергей?

— Вот-вот, Иосафат Петрович, говорил я, из крюковских он. Те за «суку» горло перережут.

— Помолчи, балаболка. А, вы, ответствуйте: кто огонь запалил?

— Иди на хер! — Сергей не собирался тянуться перед высоким начальством.

— Отказ от дачи показаний, знаешь, чем карается?

— Ты, Иосафат, как Лаврюха заговорил. С кем поведешься…

— Вставай! — вдруг неистово заверещал Ивашка. Даже председатель трибунала вздрогнул.

— Че орешь, как бешеный?! — напустился он на вертухая. — Пшел отсель, если терпеть не можешь.

Ивашку вынесло из подземелья.

— И вы, голуби, за мной поспешайте. Замешкаетесь, велю лестницу убрать и огонек ваш тоже. Так и